Я не знал, что ей ответить. Было больно все это слушать, а еще больнее осознавать смысл ее слов.
– У меня остались сбережения, ты знаешь, где лежат, – продолжила она. – Не траться на ритуальные услуги. Сделай, как я сказала. Потрать деньги с умом – поступи в институт, на машину откладывай. В общем, взрослый уже, сам найдешь им применение.
Я ответил маме, что ценю ее выбор и готов сделать так, как она хочет, но все же решился переубедить ее. Мне было неловко об этом говорить, но я заявил, что если дело в деньгах, то и похороны можно устроить скромные. Все-таки, для меня одни мысли о кремации вызывали ужас.
Мама нахмурилась и поправила платок, скрывающий последствия выпадения волос. Она решительно посмотрела на меня, четко дав понять, – любая полемика бесполезна.
– Сын, всю жизнь мы привязываем себя к квадратным метрам в бетонной коробке, а потом нас привязывают к бетонной плите. Может пора уже начинать обретать свободу? Что может быть прекраснее? Вот и я хочу стать свободной. Могильная мафия тебе на шею присядет, будь здоров! Я не ради этих шулеров всю жизнь на заводе отпахала! Делюги всех этих околохристианских аферистов не имеют ничего общего ни с одним вероисповеданием. Если бог и есть на свете, неужели он настолько мелочен, что ему важны эти дурацкие ритуалы, имеющие цель обобрать родственников покойных до последнего?
Больше я не спорил, пообещав выполнить ее просьбу.
Через несколько дней мама умерла, даже не дожив до операции. Кремировать ее не стали. Я сообщил родственникам о ее последнем желании, на что на меня обрушился шквал негодования. Больше всех был возмущен дядя Миша.
– Ты о чем говоришь вообще? – повторял он мне. – В своем уме? На кострах ведьм сжигают! Не по-христиански это. Мать крещеная была и тебя крестила. Похороним по-человечески, как положено.
– Сидел у матери на шее всю жизнь, теперь даже похоронить не может, сжечь решил, – шептались между собой тетки в платках, приехавшие в морг вместе с дядей Мишей.
Родственников много приехало тогда: я всех оповестил, как мать велела. Половину из них я даже не знал. Меня никто не воспринимал всерьез. Я сам себя не воспринимал, голова совсем не соображала. Дядя Миша взял похороны под свой контроль, с меня только деньги требовал. У него неплохо все получалось. Он был высоким и крупным мужчиной, с поседевшими, но сохранившимися волосами, небрежно зачесанными назад. Голос его был низкий и громкий, а характер бойкий и деловитый, не смотря на возраст.
– Что у вас тут, в городе, зарплаты маленькие? Неужто не скопил рубля, чтоб мать достойно похоронить? Эх, молодежь… – причитал он.
Все случилось так, как описывала мне мама: марафон на катафалке по маршруту морг – храм – кладбище, длящиеся невыносимо долго отпевания, гроб подороже, венки пошире, ресторан с блинами. На похороны ушли все накопления – мои и мамины. Дядя Миша на кладбище выпросил место поближе ко входу. «Так, – говорил он, – удобнее будет приезжать, за могилкой ухаживать, чем через все кладбище километр топать». За «удобное» место захоронения я выложил всю мамину заначку, которую дядя Миша сунул кладбищенскому директору без заполнения каких-либо бумаг. Я не отдавал себе отчет в том, что происходит. То, что нас шикарно развели, я только потом начал осознавать, спустя несколько дней, когда стал приходить в себя.
После похорон родственников как ветром сдуло. На девять дней приехал дядя Миша с парой теток и двумя своими сыновьями. Они оба были старше меня, я их видел второй или третий раз в жизни. Съездили на кладбище, потом посидели дома. Дядя Миша спрашивал, не собираюсь ли я разменивать квартиру и, вообще, как собираюсь жить. Намекал на то, что ему надо троих детей устраивать, – младшая пока учится, а вот старшим сыновьям неплохо бы в город переехать. Говорил, что родственникам нужно помогать. Я молча кивал, но ничего конкретного не ответил. Гости выпили, поговорили и разъехались. На сорок дней после похорон вообще никто не приезжал, по телефону только сказали, что из деревни уехать никак не могут, помянут сами, а мне дали инструкции, какие молитвы на могиле прочитать, как правильно в церковь сходить и каким святым сколько свечек поставить.
Мамины слова не выходили из моей головы. Я не выполнил ее последней воли. Поддался влиянию большинства, которое мою мать толком знать не знало. Приехали и уехали. На могилу потом кроме меня даже никто не ездил. А я ездил и просил без конца прощения за свою слабость, за то, что в очередной раз не решился. Ведь я, как ближайший родственник, выбирал между кремацией и захоронением. И выбрал я то, что сказали. Как же я себя ненавидел!