— Я муж. Вам непонятно? — Денисову еще хотелось добавить, что у него свое дело, что этим делом он, да! увлечен, хотелось сказать все то, что не успел сказать ночью Тане, да, он Иван Калита, он Савва Морозов, он все это любит — собирать, придумывать, пытаться перехитрить природу, сорганизовать людей, да, это его стихия, его честолюбие! А то, что при этом надо уметь поворачиваться, иногда ловчить, иногда тормозить на резких поворотах, что ж, практические дела в белых перчатках не делаются, вот это Таня никак не усвоит! Даже Димыч его понимает и, между прочим, сочувствует, все спрашивал прошлой ночью: «Чем помочь, чем помочь?» А чем Димыч поможет? Все бубнил: «Может, тебе что рассчитать, может, что рассчитать?» А что Денисову рассчитывать? Все давно рассчитано, делать пора! Даже Катрин и та в курсе: как стала завкафедрой, осознала, что значит самой-то крутиться, дамские штучки бросила...
Но вслух он сказал только:
— Я муж, и у меня другая работа, иногда успешная, не скрою.
— Значит, все-таки успех прежде всего? — уточнила Нонна.
— Ах, при чем тут я! Мы же о Цветкове говорим! — отмахнулся Денисов. — Должен, кстати, предупредить, что с успехом Цветкова у вас может сорваться: он слишком мало работает.
— А вы откуда знаете? — Нет, она не хотела быть грубой, она была просто дурно воспитана. — Вы что, за его работами следите?
— Милая Нонночка, он бывает у нас почти каждый вечер. Костя слишком много разговаривает: когда человек много говорит, у него исчезает потребность сесть за стол. И потом, эта ваша идея о старых работах... Новых вы не нашли? Неужто их так мало, что не наберется на книжку? Странно... На старых работах авторитет не наживешь. Все стоящие мозги на виду, иссякают — сразу видно. Так что, дальновидная амблистома, предупреждаю, вы делаете неоправданно большую ставку. И еще! — тут Денисов нахмурился. — Не переборщите с квартирой!
— С какой?
— С ленинградской. Если у вас в самом деле получится, не трогайте эту квартиру! — внезапно попросил он, и так жалобно, будто просил для себя лично. — Не трогайте ее! Хотя... может быть, Костя вам не позволит...
— Мне? — голос ее металлически звякнул, да-да, та самая железная конструкция. — Я пошлю его отдыхать на курорт, а сама за это время сделаю ремонт.
— Не делайте! — попросил Денисов. — В этой квартире его семья жила сто лет. Сто лет! — произнес он медленно. — Дед у него был профессор медицины и отец, потом там жил Костя. В Ленинграде разумный отдел культуры, предложили устроить там музей, — сказал Денисов с неожиданным оживлением. — Но я не стал бы устраивать персональный музей Костиного отца, я бы создал музей быта. «Музей быта русской интеллигенции середины прошлого — начала нынешнего века», — произнес Денисов нараспев. — Чем плохо, а? «Дворянская усадьба XVIII века, охраняется государством», а тут всего одна квартира на огромную страну, можем себе позволить. Сырая петербургская квартира с кафельными печами...
— Разве вы там бывали? — спросила Нонна удивленно.
— Да, вместе с Таней. И часть окон выходит куда-то во внутренний двор, в тупик без ворот. И книжные полки вот как у нас, поднимаются снизу вверх, у меня они от дедушки. Вот так они жили, так хранились у них книги, за таким столом читали вслух новые выпуски Толстого, Достоевского, очерки Короленко. Рядом, в одной комнате, спали у них дети. Все очень скромно. Разве это не интересно? Подумайте! — сказал он горячо. — И вы хотите все уничтожить, я же вижу, все переделать, сломать. Там нет антиквариата, в таких семьях антиквариат не водился, скучная профессорская мебель, красное дерево, ну и что? Ну люстры! Тоже самые обыкновенные, только столетней давности, но вы и на них покуситесь, я знаю, отреставрируете, отдадите накатать бронзу, превратите в модную игрушку то, что было жизнью...
Нонна глядела на него во все глаза. И взгляд у нее был недоуменный, совсем не такой, каким надлежит глядеть девицам с календарной обложки.
— Валентин Петрович, — сказала она участливо, — это вы за предков Константина Дмитриевича беспокоитесь?
Денисов очнулся.
— Да, за Костиных. И за своих тоже.
Ему хотелось добавить, что, войдя в Костин дом, он как будто бы узнал свой, давний, детский, так все было похоже, и подумал, что все дома русской интеллигенции были схожи между собой. Пусть это общее место и об этом написано во многих книгах, но от этого правда не становится ложью. Там не гнались за богатством, жертвовали деньги на революцию, прятали самих революционеров, как прятала бабушка Нина Александровна, и тот, кого она прятала, потом не дал их семью уплотнить из тех же, кстати, соображений, которые одолевали Денисова; а во время погромов на юге прятали евреев. А как же иначе? Иначе это была бы уже не русская интеллигенция, а так, выскочки, получившие образование.