Очень скоро зрительный зал принял заявление бывшего чемпиона к сведению — Таня без страха разгуливала по всему полуострову.
...В то утро дядя Ашот дал ей две большие рыбины и наотрез отказался от денег. Конечно же следовало пригласить дядю Ашота в гости: день надвигался пустой и душный, моторы на всех лодках работали исправно, ему некого было ругать и не с кем беседовать: никто не приехал из Еревана, дядя Ашот заметно томился отсутствием общения, но как их объединить с Константином Дмитриевичем?
Она тогда мало знала своего профессора и не догадывалась, что такой дядя Ашот для него именины сердца: скорее художественная литература, нежели живой одинокий старик.
Когда Таня вернулась, две малознакомые девушки из их дома сидели на ее кровати. Константин Дмитриевич читал им стихи.
— Еще, еще! Почитайте еще!
— Хорошо. Катулл. «Послание другу».
На Танин приход гостьи не обратили внимания: некогда было отвлекаться. В Танино отсутствие Цветков, видимо, вышел на общий балкон, с ним заговорили, расспросили и вот успели договориться до Катулла. Предполагалось, видимо, что гостьи знают латынь: он читал сначала по-латыни, потом по-русски. По-русски же в нескольких переводах, последний был его собственным. Увидев Таню, Константин Дмитриевич смешался, и покраснел, и запнулся, и поспешно отвел глаза в сторону. И она выглядела подходяще: растрепанная, голоногая, с двумя скользкими рыбами под мышкой. Таня снова оставила Цветкова и пошла на кухню договориться с поваром, как приготовить рыбу.
Приезд ленинградского профессора был для Тани полной неожиданностью. Чем больше проходило времени со дня их знакомства, тем больше воспринимала она его лишь в качестве Очень Умного Человека. Именно так относились к нему и его имени в науке все ее коллеги, даже шеф, даже ниспровергатель всех и всяческих авторитетов Виктор. Она взирала на Цветкова снизу вверх — дурочка, которой неимоверно повезло: выдающийся человек разглядел в ней то, о чем она в себе не догадывалась. Он был на много лет старше ее, он был старый почти, по ее представлениям. И этот старший, почти старый, почти гений, советовался с ней, писал ей из своего Ленинграда письма, одним словом, делился, как любила говорить тетя Капа. Таня захватила с собой на Севан стопку его писем: прятать на время отъезда унизительно, а чтобы Валя изучал их в Москве в ее отсутствие (он относился к появлению профессора в Таниной жизни с настороженной иронией) — это уже предательство по отношению к Константину Дмитриевичу.
Таня запоминала письма Цветкова наизусть, не вникая в смысл и назначение отдельных фраз: некогда было вникать, слишком быстро неслась жизнь, весь мир воспринимала она тогда нераздельно, ничего, кроме опыта радости, не получила она еще к своим двадцати шести годам. Ленинградские письма, длинные конверты с прекрасными марками специально для Петьки, шли в ряду все той же радости, появляясь как бы сами собой. Она не почувствовала, что они несут в себе совсем иное настроение, да и не могла почувствовать: Таня была настроена только на счастье.