— Слава богу, — вздохнул Костя, — с заказом покончено, остается терпеливо ждать. Ты мне скажи, тебе совсем не понравился доклад Голодкова? У тебя такое недовольное было лицо, когда ты его слушала...
— Знаешь, Гриша сделал слишком красивый доклад. Меня насторожил заголовок: «Роль статуарности в произведениях Пушкина». Много претензии и непонятно.
— Почему непонятно?
Таня пожала плечами.
— Ты зачем хлеб жуешь? Опять ничего не ел? — обеспокоенно спросила она.
Вид у Кости был неважный — желтоватые круги под глазами, смятое лицо, тусклый взгляд из-под очков.
— С утра у меня была лекция-четырехчасовка, в перерыве на кафедре чаем поили, с кексом. Кекс с утра, на пустое пузо, сама понимаешь.
Таня поежилась, поправила ему галстук, выбившийся из-под пиджака, серый одноцветный галстук, завязанный мелким немодным узлом. Рубашка была несвежая, но это уж как всегда, Костя такие мелочи не замечал, и бесполезно было бы сетовать и возмущаться.
— Почему ты не носишь денисовский галстук?
— Какой? Тот французский? — Костя выразительно пожал плечами. — Не знаю, милая, не хочется как-то, не идет он мне. Не сердись, — Костя погладил ее руку, — куплю новый. — Он искательно заглянул Тане в глаза. — Я тебе не нравлюсь? Некрасивый, да? Впрочем, оставим это, — он обиженно дернул подбородком. — Скажи, почему тебе не показался Голодков?
— Понимаешь, — вздохнула Таня, — сам он не знает, что говорит, твой Гриша. И это при том, что в докладе его что-то мелькало. — Таня на секунду задумалась. — Смотри, герои у Пушкина гибнут, сталкиваясь с неподвижностью, статуарностью, чем-то роковым и гибельным для личности, — идея современная, можно сказать, психофизиологическая: стресс героя — холодный антистресс возмездия. Под эту идею можно было бы собрать массу фактов.
— Танечка, умница! — Костя покровительственно улыбнулся. — Голодков ни словом об этом не упомянул.
— Естественно, Голодков филолог и говорит только филологическое.
— Но позволь, Танечка, ты несправедлива, умница моя, я тобой доволен, но ты несправедлива. Гриша говорил о способах общения у пушкинских героев, это уже какая-то попытка прорваться дальше. А., жизнелюбец и герой, сталкивается с Б., стремясь получить от него некое наслаждение — власть, славу, деньги, вещи по сути незаконные, не причитающиеся ему по праву.
— Герои всегда получают то, что им не положено по праву.
— Умница! Но у Пушкина важна закономерность — все его герои терпят поражение от всевластного, неподвижного Б. Вот в чем идея Голодкова, и ты знаешь, я полагаю...
Костя не успел договорить, появился официанте пышным блюдом зелени, с маринадами — маринованным чесноком, баклажанами, перцем, редиской, редкой в это время года, помидоры горой лежали на блюде, малиновые, сочные, совсем не московского вида.
— С горячим подождать? — лениво спросил официант, понимая, должно быть, что они не торопятся.
— Разумеется, — подчеркнуто любезно отозвался Костя.
— Ну? — спросила Таня. — За что пьем?
— За наши доблести, ура! — Костя выпил, поморщился, мужественно похвалил неизвестное ему вино и начал стремительно есть. Минут пять он ел спокойно, шутливо почмокивая, вздыхая, наслаждаясь, но на большее его не хватило. Костя забеспокоился, полез в портфель, достал листок бумаги, из кармана пиджака вынул ручку. Таня, не обращая на Костю внимания, продолжала с аппетитом есть. А Костя между тем уже расчерчивал свой листок на три части — «А», «Б», «название произведения».
— Костя, уймись, я тебе положила на тарелку вкусные вещи.
— Не мешай, Танечка, я хочу договорить. Видишь, я пишу — «Борис Годунов».
— Загляни в свою тарелку, ну пожалуйста! — взмолилась Таня. — Это так вкусно!
— Распустилась совсем, — ворчливо сказал Костя, — чревоугодница несчастная, слушай, видишь, я написал — Борис Годунов... кого он у Пушкина боится? Мертвого, то есть статуарного младенца. А еще? А еще Борис как бы разбивается о статуарное молчание народа: «народ безмолвствует» — и в эту минуту безмолвие народа напоминает о близкой гибели самозванца. Идем дальше. Тебе интересно?
— Я это сегодня уже слышала!
— Нет, ты не так слышала. Дальше идем. «Полтавская битва». Авантюрист Мазепа и Петр. Петр в поэме неподвижен, статуарен, он не личность уже, а олицетворение государственности. «Евгений Онегин» — в ту роковую минуту, когда он приходит молить Татьяну о любви, слышны командорские шаги генерала. Германн в «Пиковой даме» и старая графиня. Кто она, как не мертвец, статуя? В «Медном всаднике» еще эффектней. Петр там — настоящая статуя.