Впрочем, это не важно. Важно что в этом мире, похоже, очень и очень много пошло не так. Не только Япония осталась империалистической, но и Польша: наблюдаемый мною в воспоминаниях флаг был трехполосным. Три горизонтальных полосы равной ширины, белая в середине, красные по краям, в центре флага щит с белым орлом и несколькими малыми гербами, а сверху золотая корона.
Причем в гербовом щите флага не был изображен привычный мне по прошлой жизни польский орел — какой-то взъерошенный птиц, больше похожий на пытающуюся взлететь курицу. Здесь гербовый орел прямо взрослый, серьезный — по-настоящему имперский. Не Польша в этом мире, а снова Речь Посполитая. Надо же, я оказался в мире, где в какой уголок земного шара не плюнь — везде еще ярко сияют непогашенные имперские амбиции. Похоже здесь действительно Второй мировой не было.
Картинок воспоминаний, кстати, становилось все больше и больше, и были они разнообразней. Если в Японии все памятные моменты акцентировались на Наоми или школьных драках, то здесь «я» в школе, похоже, оказался в центре внимания. Никакой травли, сплошная любовь и внимание. Контраст с японским периодом разительный — как в сказку попал.
В школе у реципиента все было хорошо, зато теперь не все в порядке было с наставником — между ним и реципиентом в общении чувствовалось напряжение, нескрываемая неприязнь. Кроме того, проблемы начались с Наоми. Похоже, на фоне школьной популярности реципиента с сестрой они все сильнее отдалялись.
Еще недавно смотрящая полными любви и доверия глазами маленькая девочка с удивительными серебряными волосами превратилась во колючего подростка. И вскоре каждый раз, когда Наоми появлялась в картинке памяти, происходило это в моменты ссор. Несколько раз у нас даже дошло до драк, идущих по нарастающей — каждый раз все серьезнее. Мелькал в этих воспоминаниях и наставник. Он нас разнимал каждый раз, но как-то, на мой взгляд, как будто нехотя.
На фоне охлаждения недавно столь близких отношений с сестрой в школе реципиент все более плотно сошелся с одной компанией, явно альфачей. И понеслось — друзья, девушки, вечеринки. Первый секс, первая девушка, вторая, третья…
Среди новой компании заметно выделялся высокий широкоплечий блондин, явно реципиента привечающий. Мы с ним, судя по картинкам, были чуть ли не лучшими друзьями. Это был аристократ, который часто приглашал меня к себе в гости. Ну а первый поход в замок (тот самый, который я видел волей незнакомца с высоты птичьего полета) в воспоминаниях отпечатался очень ярко. В замке было много гербов, вот только не польские, а родовые. В разных вариациях, но основа одна: желтый щит с черной головой быка.
В этом замке в воспоминаниях я мельком видел и Марию, и Софию. Они не состояли в «нашей» компании, общались в другом кругу. Но определенно, что «друг» реципиента — тот самый оставшийся без глаза княжич Анджей Лещинский, о котором так же упоминал странный незнакомец.
Похоже, с княжеским семейством я плотно общался задолго до того, как оказался на алтаре во время ритуала. Наблюдая за историей знакомства и общения с юным Лещинским сейчас, с высоты собственного возраста и опыта, в отличие от реципиента я прекрасно понимал — это не дружба, а игра и манипуляция.
Реципиента банально использовали, готовили для ритуала. Но как показали дальнейшие воспоминания, не только для этого: то, что увидел дальше, меня очень серьезно… расстроило, разозлило, просто выморозило. Даже не знаю, как назвать.
Реципиент, в лживой попытке примирения с Наоми после очередной домашней драки, пригласил сестру в одно из загородных поместий Лещинских — над воротами усадьбы, как и в замке, висел герб с бычьей головой.
В этом впервые увиденном особняке, во время разнузданной молодежной вечеринки, реципиент улучил момент и пригласил сестру в одну из спален. Здесь на нее накинулось сразу несколько человек, в попытке связать и — судя по происходящему, помочь моему школьному другану-блондину ее изнасиловать.
Меня просто ошарашило от увиденного. Такой жесткой подставы от предыдущего владельца тела я ну никак не ожидал — это же каким дерьмом нужно оказаться? Все картинки по-прежнему проходили беззвучно — оторопев, я сейчас смотрел как бьющаяся в ярости Наоми, удерживаемая четырьмя парами рук, пытается сопротивляться. Я видел, как она кричала, но не слышал — в картинке смотрел только на открытый в крике ярости рот.
К счастью, ничего у компании не получилось, а ситуация резко поменялась: юный Лещинский получил три глубоких пореза через все лицо, потеряв глаз, половину носа и часть нижней челюсти, потому что сестренка инициировалась как кицуне. Реципиент, кстати, оказался тем еще дерьмецом со всех сторон — когда сестра обратилась и пошла кровавая жара, он просто выпрыгнул в окно, бросив остальную компанию на растерзание.
Вот только сбежать никто не смог — ни Наоми, ни реципиент, охрана поместья оказалась весьма серьезной. Кино «воспоминаний» на этом подошло к концу: именно после той вечеринки реципиент с сестрой и оказались на поляне ритуала, который проводили сестры Лещинские под руководством наставника.
Теперь мне стала хорошо понятна ненависть во взгляде Наоми — когда она, находясь частично в звериной форме, едва на меня не кинулась. Похоже, чудо отвело — ведь получается, на тот момент я только-только ее предал, это было первое наше общение с того момента, как «я» привел сестру в усадьбу Лещинских.
В больничной палате от броска Наоми меня спасла случайная глупость, моя привычка бездумно сначала делать и только потом включать голову. Там, в палате, сестра была ведь готова растерзать меня. Но: «Ты же Наоми, да?» — именно этот вопрос ее остановил. Не затупи я тогда подобным образом, точно бросилась бы.
Это называется повезло.
Мысли «моих воспоминаний» мелькали легко, потому что восприятие и появление картинок из памяти реципиента оказалось поставлено на паузу. Так, понятно почему — светловолосая дознавательница, о которой я уже успел забыть, просто шла к нужному событию издалека, постепенно сживаясь со мной и моими воспоминаниями. Все, теперь мы на месте — сейчас дознавательница двигается дальше осторожно, никуда не торопясь и буквально покадрово восстанавливая картинку.
Я сейчас видел самое начало ритуала — причем поза реципиента оказалось точь-в-точь такая же, какая была у меня на пляже во время удара молнии. Ну да, и молния здесь так же ударила, когда барон Горанов в попытке исправить первую ошибку Марии пытался сохранить ментальный конструкт.
В этот момент душа реципиента и погибла, будучи сожженной, а в теле оказался я. Дальше я уже смотрел на то, что видел сам: вот меня загибает, что аж едва не трещат кости, вот падаю на колени у лежащей в беспамятстве сестренки, деревянно хватаю ее за ягодицы. Вот смотрю на отливающие жидким серебром серебряные волосы, вот раздается хлопок, когда включается «эффект кнута», когда сестер Лещинских отбрасывает от меня прочь.
Вот сейчас, вот-вот, уже должен появится странный незнакомец…
Не сразу я понял, что хлопок кнута прозвучал так звучно, что стегануло по ушам. До этого момента ведь практически все картинки воспоминаний смотрел без звука, а тут надо же — снова звон в ушах. И тут же я вернулся в привычное состояние, начав полностью осознавать себя и свое тело только в одном потоке восприятия.
Глаза у меня до этого момента все время были широко раскрыты — но я волей дознавательницы смотрел не на окружающий мир, а словно внутрь себя, внутрь своих, вернее реципиента, воспоминаний.
Сейчас же, проморгавшись, посмотрел на происходящее вполне обычным взглядом. И беззвучно, ошарашенно глядя на результат попытки светловолосой дознавательницы влезть ко мне в сознание, произнес: