— Безнадёжно! — вздохнул староста.
— Чего безнадёжно?
— Лицо у меня такое проклятое. Сколько раз пытался врать — всё равно по нему узнают. — Он поднял с земли обломок фюзеляжа с моторчиком и пропеллером. — Проводи меня немножко, а?
— Ладно. Умоюсь вот.
Паша обмыл речной водой разбитые губы, и новые друзья двинулись с пляжа.
— Юр! А из-за чего мы подрались-то? Ты хоть помнишь?
— Из-за характера моего дурацкого. Вот… вот… вот, ну всё бы отдал, чтобы чёртов характер свой переменить! Ну что мне стоило повернуться да отойти! Дурак!
— Вот и у меня… У меня ещё хуже характер. У меня совсем нет этой самой… сдержанности. Мне отец так и говорит: «Тебе с людьми трудно будет жить!» Ну что мне стоило? Ты бы меня спросил: «Тёплая вода?» А я бы тебе ответил: «Да, тёплая, только, будь такой любезный, отойди, пожалуйста, в сторону, я тут занимаюсь». Ты бы не отошёл? Конечно, отошёл бы, когда вежливо. Правда?
Дойдя до середины мостика, Юра приостановился:
— Мы давай берегом пойдём. По дороге не надо идти, а то там наших ребят можем встре…
Он не договорил, потому что где-то совсем близко грохнул барабан и не очень мелодично взревел горн.
Из-за высоких хлебов вышли попарно десятка полтора мальчиков и девочек в белых рубашках с красными галстуками и стали спускаться к мостику, где в ужасе оцепенели староста с оратором.
— Во! Юрка ещё здесь! — Пионеры остановились на мостике, сбившись в кучу перед двумя мальчишками. — Ты что тут делаешь? Ты дороги не нашёл? А это кто?
— Это? — Юра оглянулся на Пашу. — Это так… Это… ну просто… Это вообще… — пролепетал он.
Пятнадцать пар глаз уставились на Пашу. Все молчали. И, не в силах вынести этих взглядов, этого молчания, Паша облизнул разбитую губу, вытянул руки по швам и, сам не зная зачем, заговорил громким, отчаянным, срывающимся голосом:
— Дороги… Дорогие ребята! Мы, пионеры Рожновской школы, рады приветствовать… рады приветствовать вас в нашем родном колхозе… Мы… Дружба… будет способствовать… Потому что уверены… потому что мы…
Пионеры слушали очень внимательно, поглядывая то на заплывший глаз оратора, то на обломок серебристой модели в руке у Юры.
1948
Дрессировщики[6]
В передней раздался короткий звонок. Бабушка вышла из кухни и открыла дверь. На площадке лестницы стоял мальчик, которого бабушка ещё не видела. Он слегка поклонился и очень вежливо спросил:
— Извините, пожалуйста. Тут живёт Гриша Уточкин?
— Ту-ут, — протянула бабушка, подозрительно оглядывая гостя.
Сам мальчик произвёл на неё довольно приятное впечатление. Он был одет в тщательно отутюженные синие брюки и чистенькую жёлтую тенниску с короткими рукавчиками. На груди у него алел шёлковый галстук, золотистые волосы его были аккуратно расчёсаны на пробор.
При всём этом он держал под мышкой очень грязную и рваную ватную стёганку, а в другой его руке был зажат конец верёвки, привязанной к ошейнику криволапой, неопределённой масти собаки с торчащей клочьями шерстью. Вот эта стёганка и эта собака заставили бабушку насторожиться.
— Скажите, а можно видеть Гришу?
— Мо-о-ожно, — после некоторого колебания протянула бабушка. Она хотела было сказать, что собак не следует водить в комнаты, что от них одна только грязь, но сдержалась и лишь добавила: — В ту дверь иди.
Однако мальчик не повёл собаку в комнату, а строгим голосом сказал:
— Пальма, сидеть! Сидеть! Пальма, кому говорят? Сидеть!
Пальма зевнула и села с выражением безнадёжной скуки на бородатой морде. Мальчик привязал конец верёвки к перилам лестницы и только после этого постучал в указанную бабушкой дверь.
Гриша, коренастый, с копною тёмных взъерошенных волос и суровым выражением лица, пилил в это время какую-то дощечку, прижав её коленкой к сиденью стула. Он несколько удивился, узнав в пришельце Олега Волошина, с которым он учился в параллельных классах и с которым почти не был знаком. Гриша выпрямился и, заправляя рубаху в штаны, молча уставился на гостя.
— Здравствуй, Уточкин, — сказал тот, прикрыв за собой дверь. — Ты не удивляйся, что я к тебе пришёл. У меня к тебе одна просьба.
— Ну? — коротко спросил Гриша.
— Ты мог бы помочь мне дрессировать собаку?
Гриша всегда был готов взяться за любое дело, но говорить много не любил:
— Мог бы. А как?
— Понимаешь, я её дрессирую на собаку охранно-сторожевой службы. Я уже научил её ходить рядом, садиться по команде, ложиться… Теперь я с ней отрабатываю команду «фасс»… Чтобы она бросалась, на кого я прикажу. А для этого нужен ассистент[7] совсем незнакомый для собаки человек.
— Чтобы она на него бросалась?
— Ага. Мы её уже дрессировали с ребятами, и она очень хорошо на них бросалась, но теперь она с ними перезнакомилась и больше не бросается. А надо закрепить рефлекс. Вот я тебя и прошу..
Гриша в раздумье почесал широкий нос:
— А если покусает?
— Во-первых, я её буду держать на поводке, а во-вторых, ассистент надевает защитную спецодежду. — Олег развернул стёганку и вынул из неё такие же драные ватные штаны. — Со мной все мальчишки из нашего класса её дрессировали, а она только одного Серёжку Лаптева немножко укусила. Согласен?
— Согласен. А где твоя собака?
— Я её на лестнице оставил, чтобы она не знала, что мы с тобой знакомы. Я сейчас выйду с ней и буду ждать тебя на Тихой улице. А ты надевай спецодежду, приходи туда и подкрадывайся к Пальме, как будто злоумышленник. Ладно?
— Ладно. Иди!
Олег удалился. Гриша надел кепку и принялся облачаться в спецовку. Это оказалось делом нелёгким, потому что брюки были огромных размеров. Стянув их ремнём под мышками и завязав тесёмочками у щиколоток, Гриша стал похож на очень большую, диковинной формы гармошку. Ватная куртка, которую он надел, несколько поправила дело: свисая ниже колен, она почта совсем скрыла брюки. Рукава, болтавшиеся сантиметров на двадцать ниже кистей рук, Гриша засучивать не стал.
Грише, конечно, не хотелось, чтобы бабушка увидела его в таком костюме, поэтому, прежде чем выйти из комнаты, он приоткрыл дверь и прислушался, а потом уж выскользнул из квартиры.
Улица Тихая была и в самом деле очень тихой улочкой. Здесь вдоль тротуаров вкривь и вкось росли старые липы, за которыми прятались маленькие домики в один и два этажа. Движение тут было такое небольшое, что между булыжниками мостовой зеленела травка.
Придя сюда, Гриша издали увидел Олега, который расхаживал по мостовой, громко приговаривая:
— Рядом! Пальма, рядом!
— Эй! — негромко крикнул «ассистент».
Дрессировщик остановился, скомандовал Пальме сидеть и кивнул Грише головой: можно, мол, начинать.
Ассистент надвинул ни нос кепку, свирепо выпятил нижнюю челюсть и, слегка приседая, болтая концами рукавов, зигзагами стал подбираться к собаке.
Пальма заметила ассистента и, сидя, принялись разглядывать его, склоняя бородатую морду то вправо, то влево. Когда Гриша приблизился к ней метров на десять, они поднялись и негромко зарычала.
— Пальма! Фу! Сидеть! — сказал Олег.
И Пальма неохотно села, продолжая скалить зубы.
Ассистент стал на четвереньки и тоже зарычал.
— Фасс! — крикнул Олег.
Пальма рявкнула и так стремительно бросилась на Гришу, что дрессировщик еле удержал её за верёвку.
Гриша вскочил и шарахнулся в сторону.
— Видал? — тихонько сказал Олег.