«Нет, этого не может быть, — отвечает на собственный вопрос погруженный в размышления странный отшельник. — Депеша была отправлена 4 мая.
На то, чтобы ее передали дальше, могло уйти самое большее два дня. Вероятно, ответ уже получен. Видимо, у Бартоша нет под рукой надежного связного. Что ж, придется самому ехать в Пардубице…»
В ящике стола лежит коробка сигарет, которую хозяйка квартиры приготовила для своего гостя, она ведь не знала, что он не курит. И все же сейчас он неловким движением начинающего курильщика зажигает сигарету.
Но что с тобой происходит, надпоручик?
Ты позволяешь себе рассуждать по поводу приказа, который солдат должен выполнять беспрекословно и немедленно?
А быть может, ты думаешь о его последствиях?
Но ведь тебя не этому учили. Надпоручик Опалка, разумеется, все предписания знает назубок. Командир, подчиненный. Приказ. Слушаюсь. В академии в Границах ты не относился к числу тех, кто любил «веселую офицерскую жизнь». Ты серьезно, по-настоящему относился к своей будущей профессии. Служение родине стало твоей целью.
Целью жизни поручика Адольфа Опалки — горный пехотный полк № 2, Ружомберк; безыменного сержанта № 85525 1-го полка иностранного легиона — Сиди-бель-Аббес, Алжир; лейтенанта чехословацкого пехотного полка — Адж, Франция; надпоручика, прозванного Опа, — первая чехословацкая бригада, Кинетон, Англия; Адольфа Краля, командира группы парашютистов «Аут дистанс» — Прага, протекторат Чехия и Моравия, — приказ! Слушаюсь! Об остальном ты не беспокоился. Но теперь разве можно не беспокоиться? Опалка верит в победу.
И Черчилль провозглашал «Victory!» («Победа!»), когда посетил чехословацкую бригаду и приветственные помахивал при этом сигарой, зажатой меж пальцами, образовывавшими букву «V».
И лондонское радио, которое Опалка слушает в конспиративной квартире на Дейвицах, передает удары литавров: та-та-та-бум… словно три точки тире условного позывного сигнала «Либуше». На языке азбуки Морзе это означает букву «V», «Victory», победу союзников, а значит, и Чехословакии, над Гитлером.
О победе говорят все. Но она не приходит без сражений. И на Западе привлекает к себе симпатии та страна, которая сражается.
Та союзная страна, о которой нельзя было говорить в академии.
Та союзная армия, относительно которой в Лондоне хранили ледяное молчание. Конечно, постольку, поскольку речь шла о том, чтобы о ней не говорили солдаты.
Однако эмигрантское верховное командование говорит все же о Советском Союзе и его армии, хотя и языком шифрованных донесений:
«…В духе полученных указаний я не предпринимал никаких шагов в отношении родины, не называл имен людей, с которыми могла бы связаться советская разведка. Месяц назад я задержал группу добровольцев, которые хотели, чтобы их на самолете перебросили на родину…» — докладывает 25 августа 1941 года Бенешу в Лондон через Моравца глава чехословацкой военной миссии в Москве Пика. А дело было в том, что советское командование просило разрешения послать около десяти партизан-парашютистов из Советского Союза в Чехословакию. А позднее Пика вновь связывается из Москвы с Бенешем при помощи тайного кода:
«Я задерживаю это дело уже четыре месяца. И еще задержу, пожалуй, на месяц, прежде чем отвергну окончательно под предлогом трудностей зимнего времени…» И министр обороны Ингр ответил Пике:
«Всякие преждевременные действия повлекли бы за собой, во всяком случае при нынешнем положении, напрасные человеческие и материальные жертвы и непропорционально достигнутым результатам ослабили бы нашу организацию. Ясно, что Советы будут на вас нажимать, чтобы вы что-то делали в этом направлении сейчас же. Придется маневрировать, чтобы не возникли ненужные осложнения дома, особенно после недавнего серьезного кризиса, который до сих пор еще не разрешен. Мы не отказываемся от сотрудничества при разработке планов отдельных операций, но настаиваем на том, чтобы при такой деятельности не страдала наша организация».
Так рассуждает высокое начальство Опалки о сопротивлении и о советских союзниках. Но Опалка, разумеется, об этом ничего не знает. Он знает только о запрете деятелям Сопротивления сотрудничать с коммунистами и вообще с людьми с Востока. Об этом ему напоминают многократно и настойчиво.
Солдат не должен соваться в политику. Ведь так учили в академии! Но иногда бывает чертовски трудно ничего не видеть и ни о чем не думать. И немало наших ребят испытали зависть, когда просочилась весть о том, что в Советском Союзе формируются чехословацкие воинские части. «Не расстраивайтесь, ребята, — старается отвлечь внимание от этой темы командир бригады, — придет и наш день».
Но когда? Когда же он придет?
(Пока еще 9 бомб, словно 9 кегельных шаров, мирно лежат в укрытии кегельбана пустующего Сокольского клуба на Новой Просеке. Там же и дамский велосипед марки «Мотовело. И. Крчмар. Теплице — Шанов» стоит в подвале у Кодловых в Высочанах. Не раз, однако, он побывал уже в Паненских Бржежанах. На южной окраине пригорода по обеим сторонам шоссе растет жиденький лесок. Согласно второму варианту плана можно было бы заставить шофера затормозить или же остановить машину протянутым через дорогу металлическим тросом. Но можно ли было бы в этом лесу скрыться так же быстро и надежно, как в переплетении столичных улиц?.. Итак, пока 9 бомб мирно лежат в укрытии пустующего Сокольского клуба на Новой Просеке. Лежат пока без ударных детонаторов. Вывинченные детонаторы спрятаны у Смржа, в куче угля.)
Однажды Опалка во время прогулки по лондонским улицам встретил американских офицеров. Они были в безупречном обмундировании, на их плечах красовались неизвестные нашивки — огненный меч на черном поле с радугой. И по бригаде поползли слухи, что в Норфольк-хаузе расположилось командование экспедиционных войск. Наконец что-то произойдет. Поговаривают о вторжении, называют сроки. Апрель, май, июнь 1942 года. А пока в танцзалах на Лейчестер-сквер распевают песенки на американский лад. Опалка добровольно записывается на курсы парашютистов.
Потом его посадят в Стредиз-холле в самолет, дадут фамилию Краль и задание. Но группу Опалки «Аут дистанс» с самого начала преследуют неудачи, и она никак не может приступить к выполнению своего задания. Дожидаться в бездействии конца войны — такое решение вопроса совершенно не отвечает характеру Опалки. Ему удается наладить связь с пардубицким Бартошем и с теми двумя из «Антропоида», с которыми он познакомился еще в Англии на специальных курсах. Итак, Опалка наряду с другой деятельностью помогает вместе с Ване-ком и Зеленкой-Гайским Кубишу и Габчику готовить покушение на Гейдриха. Он по-своему понимает приказ, согласно которому был высажен на родную землю, он воспринимает все как свою миссию.
Апрельской ночью он ползет, держа в руках самовоспламеняющуюся свечу, к одинокому амбару на окраине Пльзени. На другом конце города к стогу сена крадется Валчик. У него в руках две бутылки. Нет, в них не вино, ведь Валчик уже не кельнер в дансинг-баре пардубицкой «Веселки». Его ищет гестапо, которое на другой же день после его внезапного исчезновения из бара расклеило по всему протекторату объявления с фотографией ротмистра и с обещанием награды в 100 тысяч крон тому, кто поможет его задержать. В этих бутылках бензин.
На середине линии, мысленно проведенной между амбаром и стогом, лежит пльзеньская Шкодовка.
А по воздушной линии Тангмер — Кале — Дармштадт — Байрет — Пльзень приближаются бомбардировщики английских королевских воздушных сил, чтобы совершить налет на «кузницу оружия для новой Европы», как гласит немецкая надпись над воротами Шкодовки.
Да, это Опалка понимал. Так он и представлял себе борьбу в тылу врага. Помогать уничтожению гитлеровских военных заводов, транспортов, складов, приближать конец войны, сократить срок страданий порабощенной родины. Претворить свои принципы в действие. Сражаться!
На пльзеньских улицах воют сирены. Воздушная тревога. Тут она звучит для тебя иначе, чем в Лондоне, когда приближались люфтваффе. Теперь ты слышишь наконец сигнал к наступлению. Ты поджигаешь запальный шнур. Огненный акробат бежит по фитилю. И у Валчика бензин сработал вовремя. Ясная ночь над Пльзенью освещена двумя высоко взметнувшимися огненными столбами, обозначившими цель.