БЕЗ РОДУ, БЕЗ ПЛЕМЕНИ
Этих людей можно встретить на железнодорожных станциях, на речных пристанях, на перекрёстках всякого рода путей сообщения.
— Куда едете, гражданин?
— В Белоречку пробираюсь. В станицу Белореченскую.
— Откуда?
— Из Саратовской области.
— Зачем приехали на Кубань?
— В колхоз вступать… Недород, милый, хлебушка мало получили.
Спросишь другого, заказывающего билеты в обратном направлении.
— А вы куда?
— На родину, в Курск. Домой.
— Не понравилось здесь?
— Нет.
— Почему?
— Да что ж — от чего убегал, от того как раз и не убёг. Сказывали — Кубань такой край, где никогда неурожая не бывает, а оно и здесь то ж случилось… В колхозе был я тут в одном. Вспахали, посеяли, всё благополучно, росло хорошо, откуда ни возьмись, черепашка эта самая, начала подъедать, повредила посевы. По одному килограмму на трудодень дали — разве ж это хлеб?.. А у нас нынче, в нашем колхозе, пишут мне, урожай сильный на всё. И на зерно, и на овощи. По пять килограммов получают. Вот какая история…
— Значит — обратно?
— Обратно…
Из дальнейшего разговора выясняется, что это у него уже не первый рейс сюда-туда. Он бывал на юге и в других местах, бывал на Дону, на Украине, оттуда тоже возвращался в Курскую область, теперь вот приехал на Кубань, но опять — неудачно.
Таких непоседливых искателей жирного трудодня называют в станицах — «колхозники до первого градобоя». Сами они именуют себя обычно переселенцами, хотя их кочевье по стране ничего не имеет общего с тем переселением, которое поощряется у нас и необходимо для полного освоения наших природных богатств. Едут они, не считаясь ни с какими государственными планами переселения, по своему маршруту, и не задерживаются долго на одном месте. Есть люди, сделавшие переезды с места на место, из колхоза в колхоз, своего рода профессией, доходной и не особенно трудной, если не считать дорожных неудобств. Есть побуждаемые к «эмиграции» с родины причинами иного порядка.
Вот несколько типов таких «переселенцев»-перебежчиков, встречавшихся мне на Кубани.
I
… Вокзал станции Армавир. Время — ранняя весна, на улицах под заборами лежит клочьями снег, грязный, мокрый, дует сырой ветер, холодно, а в вокзале — духота от большого скопления пассажиров.
В углу зала ожидания расположилась семья: муж, жена, четверо детей. Едут, видимо, издалека, с севера. На нём меховая куртка, сапоги из оленьей шкуры, расшитые по голенищам узорами. У детей и жены — сибирские валенки-чёсанки, каких не умеют делать на юге, мягкие и плотные, не пропускающие воду. Расположились они по-домашнему. Жена, чернобровая высокая женщина с жёлтым усталым лицом, принесла выстиранные на перроне под краном детские пелёнки, развесила их сушить на батареях парового отопления. Старшие девочки, привязав пустой мешок одним концом за трубу отопления, другим за ручку поставленного стоймя тяжёлого чемодана, сделали из него подвесную люльку, укачивают истомившегося в вокзальной духоте маленького ребёнка. Мальчик лет трёх возит по полу между узлами и чемоданами привязанную за нитку коробку из-под папирос.
Я беседую с главой семьи. Глава — молодой человек, ему, похоже, нет и тридцати, жена старше его. Молодой, но бывалый, а ещё больше — хочет показать себя бывалым. Это сквозит в его развязных манерах, в напускной солидности жиденького баска, когда он подзывает носильщика и говорит: «Слушай, носильщик, четыре билета на сорок первый, плацкартные. Заплачу не по таксе. Не можешь?.. Ну и Армавир преподобный! Семь тысяч километров проехал — такой станции не видал! Не хотят даже разговаривать с людьми! Безобразие!». На руке у него маленькие дамские часики. Он то и дело отворачивает рукав меховой куртки и поглядывает на них, хотя против нас на стене висят большие круглые вокзальные часы, да и спешить ему некуда, так как сорок первый отправляется в пять вечера, а сейчас ещё утро.
Он словоохотлив; рассказывает, что едет из Сибири, работал там «по колхозам», мастер на все руки — столяр, плотник, бондарь, колёсник, уехал оттуда потому, что не понравился климат. Кроме того, я узнаю, что меховую куртку свою он купил в Забайкалье за золотые рубли (колхоз их занимался в свободное время золотодобычей, выделяя для этого специальную бригаду), унты ему продал перед отъездом знакомый бурят, и в багаже у него едет ещё много всякого добра, нажитого там.
Наружность его невзрачна. Ростом невелик, рябоват, маленький носик пуговкой, пустые, невыразительные глаза. Говор у него южный — «нехай», «аж». Не приходится долго гадать, откуда он родом, он сам говорит: «Думал было заехать на родину, да плохо сейчас с пересадками. Крюку надо давать, а потом ещё автомашиной ехать — за Сальском на Маныче, хутор Дубовский».