Гладкая убедительная речь Уитни и соблазнительный аромат пирогов были слишком большим испытанием для изнуренных солдат, чтобы они могли устоять. Не успев произнести и половину своей речи, Уитни уже видела на их лицах готовность сдаться.
— Она боится, что его плохо кормят. Вы же знаете, что такое мать. Я говорила ей, что два пирога слишком много для одного парня, но она и слышать ничего не хочет.
— Вы позволите мне увидеть моего Чарли? — У тетушки Сары выразительно задрожал подбородок.
Солдаты с трудом сглотнули слюну, не отводя глаз от пирогов, от целых двух пирогов, которые вряд ли в одиночку одолел бы их пленник.
— Н-ну-у! — Один солдат бросил отчаянный взгляд на другого. — Они же несут не оружие, а просто пирог. В этом же не будет вреда, верно, Нед?
— Да благослови тебя Господь, сынок! — Глаза тетушки Сары наполнились слезами. — Ты хороший парень. — Она потянулась и с материнской лаской потрепала долговязого солдата по щеке. — Твоя мама тоже наверняка волнуется о тебе. — И когда женщины двинулись к палаткам, она закрепила свой успех словами: — А ты выглядишь худым, сынок. Небось давно уже не пробовал пирога?
Они нашли Чарли лежащим под большим дубом в дальнем конце лагеря. Неподалеку слонялись двое его часовых и от нечего делать обстругивали ножами ветки. Чарли действительно был в цепях, одна из них, довольно толстая и длинная, тянулась от его кандалов к основанию дерева. Вид у него был скучный и недовольный, но в остальном он был цел и невредим. Завидев женщин, он вскочил на ноги и усмехнулся при виде пирога.
Тетушка Сара отдала свой пирог долговязому солдату и велела ему поделиться с Недом и с другими солдатами, после чего сразу оказалась в могучих объятиях сына. После взволнованных расспросов и уверений, что с ним все в порядке, Чарли опять уселся на землю и стал за обе щеки уписывать любимое лакомство, тогда как солдаты торопливо резали и делили между собой нежданно свалившийся на них пирог.
В тот самый момент, когда произошло вторжение пирога в лагерь Гарнера Таунсенда, сам он ответил на стук в комнату, которую он занимал на втором этаже таверны Дедхема. Он разрешил войти и уставился на вошедшего — своего нового адъютанта, избранного из солдат лейтенантом Бруксом. В дверях стоял сильно отощавший разведчик Бенсон. Скрестив на груди руки, Таунсенд осмотрел утомленного и серьезного парня с головы до ног. Форма слишком коротка, сапоги слишком велики, мушкет заржавел… Черт побери, в Бенсоне ничего не было от солдата. К тому же он был еще и довольно пожилым.
— Это вы! — Таунсенд издал мученический вздох. — Почему вы?
Вопрос был риторическим, но Бенсон все же решил ответить.
— Ну, сэр, майор, — замямлил он, переминаясь с ноги на ногу в своих не по размеру больших сапогах, — наверное, потому, что когда-то я был парикмахером. Кроме того, я шил, чистил обувь и помогал моей маме стирать. И потому, что я не очень умею это… патрулировать…
— Достаточно. — Подняв руку, Таунсенд остановил его. — Мне все ясно, Бенсон. — Просто этот солдат был самым бесполезным в отряде — в любом отряде, вздохнул Таунсенд, найдется такой. — Итак, вы будете заниматься стиркой моего личного и постельного белья, точить мою бритву, чистить сапоги, одежду и следить за нужником и туалетом. — Он махнул в сторону ночного горшка и умывальника. — Словом, вам придется заниматься самыми разными делами, в том числе починкой и штопкой одежды, и, кроме того, приносить мне и лейтенанту еду из кухни этого заведения сюда, наверх. Вы полагаете, что справитесь со всем этим?
— О да, сэр, майор. — Круглые глаза Бенсона внезапно прояснились. — Значит, вам нужен человек, который умеет прислуживать джентльмену. — Увидев удивленный взгляд Таунсенда, он с гордостью выпятил грудь и пояснил: — Я однажды был на такой службе.
Простодушная гордость Бенсона заставила Таунсенда проглотить свой вопрос, кто же был этим несчастным, который нанял его слугой. Он ознакомил солдата с его ежедневными обязанностями, затем вручил ему свои сапоги, приказав как следует их начистить.
— Они понадобятся мне сегодня вечером, когда я пойду на вечернюю разведку, — пояснил майор. — Мы с лейтенантом будем по очереди возглавлять розыски, он с утра, а я с вечера. Думаю, у нас больше шансов схватить этих преступников ночью, когда под покровом темноты они считают себя в безопасности.
Бенсон уселся на полу с ваксой, щеткой и сапогами, и вдруг в комнате раздалось громкое урчание. Покраснев, он взглянул на ошеломленного Таунсенда.
— Не обращайте внимания, майор. Это у меня в желудке. Таунсенд закрыл глаза и стиснул челюсти — его продолжала терзать назойливая боль еще с того невероятного эпизода, что произошел утром. Выменивать еду для своих солдат! Просто поразительно, до чего могут опуститься люди, отрезанные от возможности приобретать нужные им вещи путем купли-продажи, свойственных цивилизованной нации. Не имея наличных денег, они вынуждены выменивать каждую вещь! Ну, лично он не собирается в этом участвовать, торговаться, как какая-нибудь рыбачка.
Заложив руки за спину, в одних чулках он стал расхаживать по комнате.
— Все мы изголодались, Бенсон, и чертовски устали. Но я не позволю, чтобы какие-нибудь досадные мелочи вроде недостатка провизии ставили под угрозу выполнение нашей миссии. Если в этой долине есть продукты, я их получу, будьте уверены. И я захвачу винокурни и виски, а с ними и всех этих преступников!
— Преступников? — Бенсон задержал руку с щеткой и нахмурился. — Я не видел здесь преступников, майор. Только стариков, зеленых парней и вдов, да еще эту молодую девушку, такую резвую.
Таунсенд напрягся, понимая, что Бенсон только передает мысли, которые посещали головы его людей с того момента, как они добрались до Рэпчер-Вэлли.
— Бенсон, мы находимся здесь для того, чтобы поддерживать закон и порядок, установленные властью. Понимаете вы это или нет, но нам предстоит отчаянная борьба: силы закона и порядка против хаоса и анархии. Когда для пользы человека устанавливается какой-то закон, люди обязаны его исполнять, а мы, Таунсенды, обязаны заставить всех одинаково подчиняться закону. И я добьюсь подчинения этому закону, восстановлю порядок… даже здесь.
— Как это, майор? — Бенсон был в высшей степени захвачен волнующим описанием командиром их миссии. Слышали бы его сейчас однополчане…
— Таунсенды всегда добиваются своей цели, какие бы препятствия ни стояли у них на пути. Это у нас в природе, мы такими родились. Мы, Таунсенды, извлекаем выгоду из любых препятствий! Таково наше… предназначение. — Он еще сильнее стиснул руки за спиной и стал расхаживать еще энергичнее.
Да, его предназначение… и приказ отца. В воцарившейся тишине его шаги затихли, когда он вспомнил момент получения этого приказа… всего полтора месяца назад… Он явился на вызов отца в кабинет, который находился в глубине их фешенебельного особняка в Бостоне, и отец молча, без единого слова, протянул ему вызов из штаба армии. Когда он прочитал этот призыв исполнить свой воинский долг и поднял голову, его поседевший, но по-прежнему державшийся очень прямо и горделиво отец пристально и с одобрением посмотрел на него, затем обернулся к окну, за которым шел дождь. Ни единого слова он не сказал, слова были лишними. Гарнер и так понимал возлагаемые на него ожидания: он должен будет возвратиться домой отмеченный наградами и почетом, которые станут его политическим капиталом. Служба при президенте Вашингтоне в кампании, организованной с целью подавления «водочного бунта» в западных провинциях, должна стать его личным вкладом в честь и достоинство семьи и… окончательным искуплением его грехов.
И ничто, ничто не помешает ему достичь этого! Ни назначение в отряд разболтанных пехотинцев, набранных из отбросов общества, ни недостаток продуктов, одежды и отдыха и, уж конечно, ни эта хитрая, язвительная девчонка, которая одевается как хулиган и лягается, как мул. Он ощутил, словно напоминание, легкое пульсирование внизу живота, и от гнева у него загорелось лицо. Этой ненавистной ядовитой змее с большими зелеными глазами и пухлыми губами снова удалось пробраться в его мысли.