Мир рванулся вперед, а я покачнулась на пороге. Ароматы атаковали мои чувства: свежескошенная трава, цветы… жизнь. Это должно было освежить меня от затхлого запаха смерти, к которому мои ноздри привыкли.
Но нет. Это было удушье. Тошнотворное. Мне не нужна была жизнь в ноздрях и в легких. Я не нуждалась в этом. Я бы скорее умерла.
— Мир всегда будет здесь, хочешь ты гнить в четырех стенах под крышей или нет, — сказал он, толкая меня. — Ты все еще существуешь в нем снаружи, точно так же, как и внутри.
Что-то во мне сломалось в ту же секунду, когда стало мучительно очевидно, что я не контролирую ситуацию. Что меня во второй раз вытолкнули в мир, от которого я пряталась. Я закричала, как банши. Моя борьба превратилась в борьбу дикого зверя, дикой кошки. Я царапалась ногтями, кусалась, желая вонзить зубы в плоть, оторвать ее от кости.
Но я не получила крови, которой так жаждала. Нет, в диком безумии я смотрела в спокойные ледяные голубые глаза. За этим быстро последовал удар кулаком в лицо, вспышка боли, легкий хруст костей, а затем ничего.
Я проснулась с ужасным чувством дежа-вю. И ужасная головная боль, от которой дребезжали мои глазные яблоки. Потоки света, словно осколки стекла, врезались в мою кожу, постепенно переходя от острой боли к тупой. В конце концов всё утихло настолько, что я смогла открыть глаза и моргнуть.
Просыпаюсь в незнакомой комнате, не той, что стала моей комнатой, Оливер – нет, Лукьян, смотрит на меня, будто статуя с бьющимся сердцем и жаждой смерти.
Он не двигался и не говорил, когда его глаза встретились с моими. Он, возможно, ожидал, что я буду кричать, визжать, как раньше. До того, как он ударил меня по лицу. Он ожидал, что я дам сдачи.
Я не могла.
Меня и раньше били.
Бывало и похуже.
Лицо горело, а кожа натянулась там, где под глазом образовался багровый синяк. В прошлой жизни у меня был такой каждую неделю.
В прошлой жизни мужчина, ответственный за мои травмы, не приносил извинений, поэтому я не ожидала их от Лукьяна.
Вместо этого я осмотрела место вокруг. Во-первых, я на кровати. Под пледами. В них была та же знакомая мягкость и роскошь, что и в моих, но они были темнее и тяжелее. Я потрогала бархатную ткань. Цвет тусклого угля, как и большая часть декора в комнате. Легкости хватало лишь на то, чтобы каждый предмет можно было опознать по отдельности в черном замшевом кресле, в котором сидел Лукьян.
Все было достаточно темным, чувствуется, что тут можно исчезнуть, раствориться в чернильном декоре и никогда не всплывать.
Это была комната Лукьяна.
— Ты понимаешь, что ты боролась против меня сильнее, когда я угрожал вытащить тебя и оставить в живых, чем когда я затащил тебя сюда, чтобы ты умерла? — спросил он, и его тихий голос эхом разнесся по комнате.
Я молчала.
— Конечно, — продолжал он мягким голосом. — Потому что все это было целенаправленно, — он встал со стула и направился ко мне. — Потому что ты хочешь умереть.
В отличие от того, что было раньше, когда я не отступала, на этот раз мое тело инстинктивно прижалось к спинке кровати. Я бы поползла вверх по стене, если бы могла, но рикошетная боль в голове остановила меня.
Лукьян оказался у кровати прежде, чем я успела с нее слезть.
— Ты хотела умереть, когда искала меня, когда бросала мне вызов, — продолжил он, взглядом удерживая меня на месте. — Ты хотела, чтобы я убил тебя, потому что ты слишком труслива, чтобы сделать это сама, — он внимательно посмотрел на меня. — Но ты должна понять и запомнить, что я не собираюсь убивать тебя только потому, что ты хочешь умереть. Если я убью тебя, то лишь когда пойму, что ты никогда не вернешься к жизни.
Он наклонился вперед, и я была одновременно напугана и возбуждена перспективой его прикосновения. Лесная смесь льна и ярости окутала меня. Его лицо было в нескольких дюймах.
— Я никогда не позволю тебе управлять мной через твое желание смерти. Я контролирую тебя. Стало ясно, что я контролирую твою смерть. И это тебя радует, — он сделал многозначительную паузу. — Я контролирую твою жизнь. И это тебя пугает.
Он сделал видимый вдох, вдыхая мой запах, впитывая меня, и мой желудок необъяснимо подпрыгнул, а бедра задрожали.
— Я сказал тебе, что не получаю сексуального удовлетворения от боли и страданий других людей, и это было правдой.
Его рука скользнула по тому месту, где он ударил меня, не касаясь, но каким-то образом лед и нежность растаяли вместе и поглотили боль.