На этот раз у меня хватило храбрости – или глупости – подойти к нему поближе, чтобы дать моим словам больше шансов попасть в цель.
— Ты убил красоту, убил уродство и выжил. И тогда ты получил право сказать, что моя ужасная жизнь не оправдание всему этому.
Я указала на свой висок, на свое безумие, чтобы доказать точку зрения.
— Но, вероятно, это потому, что у меня есть душа, человечность. И есть предел тому, сколько она может выдержать, что бы ты ни говорил об обратном. Так что, может быть, те, кто переживает ужас, избиение, изнасилование, унижение всеми возможными способами – это люди, в которых убили единственную чистую и невинную частичку в их уродливой и испорченной жизни. Выживают те люди, у которых нет души, их уже нельзя сокрушить. Не суждено пережить такие вещи и остаться человеком. Остаться личностью. Всему есть предел. Я не святая, но у меня есть душа. И это достигло своего предела. Чтобы выжить, мне пришлось бы пожертвовать личностью. Именно это ты и сделал.
Мои глаза пробежали по каждому дюйму его тела с отвращением и желанием.
— Это делает тебя таким же слабым, жалким и уродливым, как и меня. Ты сделал выбор, и я тоже. Это убило нас по-разному, но это не имеет значения, потому что мертвый все равно мертвый, верно?
Он кивнул.
— Мертвый все равно мертвый.
Слова эхом отозвались в комнате, отскочили от тяжелой тишины, прорвались сквозь призраков, висящих вокруг нас. Моя грудь беспорядочно вздымалась и опускалась, дыхание вырывалось с той силой слов, которые я извергла. Мое горло было исцарапано и ободрано от их силы. Грудная клетка болела от того, как жестко сердце билось о нее.
В какой-то момент, пока я успокаивала свое тело, Лукьян осторожно положил салфетку на стол и встал со стула.
— Но мне не нужно быть живым, чтобы трахнуть тебя, — сказал он, подходя ко мне.
Стекло и фарфор хрустели под ногами, как кости.
Я не отступила. А может и не хотела. Не имело значения, почему. Его руки плотно прижимаются к костям моих бедер.
Я не вскрикнула. Не боролась.
С меня было достаточно. Зачем мне бороться с собственной гибелью? Бороться с какой-то грязной и отвратительной частью себя с тех пор, как встретилась взглядом с Лукьяном под маской в ту ночь, когда он пришел убить меня?
Он наклонился вперед, так что его губы коснулись моих.
— Может быть, я трахну тебя обратно к жизни, — прохрипел он. Его зубы впились в мою нижнюю губу. Еще боль. Теплая кровь собралась у меня во рту. Он втянул ее своим поцелуем. — А может мы оба останемся мертвыми.
Я молчала, потому что у меня не осталось слов. Я выполнила свою норму. Впервые в жизни слова не имели смысла. Все, что имело смысл, – это Лукьян и я; наши тела и отчаянное желание связать их вместе.
Его руки рвали – буквально рвали – мою одежду, в то время как его рот атаковал мой собственный, его яростное прикосновение разрывали мои стены, мою душу. Я протестующе вскрикнула, когда его рот оторвался от моего, но звук быстро сменился болью и удовольствием, когда зубы Лукьяна сомкнулись вокруг моего соска.
Его гладкие руки пробежали по моему животу, скользя по шрамам на коже и без колебаний погружаясь в мои трусики.
Я выдохнула еще раз, когда он не стал нежно ласкать меня, а просто засунул пальцы внутрь. Мое тело ждало этого, поэтому оно предоставило ему смазку, чтобы сделать это.
Колени дрожали от усилия удержать свое тело в вертикальном положении, когда его пальцы неистово, но грациозно двигались внутри меня. Его рот оставил мои соски, и холодный воздух напал на нежную кожу. Мне было комфортно в боли, в дискомфорте, прекрасно сливающимися с удовольствием от его прикосновений.
Ледяные голубые глаза встретились с моими. Там должны были быть слова. Какое-то рычание, заявляющее, что я принадлежу ему. Что пути назад нет.
Но ничего не было.
Потому что мы оба знали, что он владел мной с той самой ночи, когда решил не убивать. С того момента пути назад не было.
Вместо слов был просто еще один неистовый поцелуй, когда он довел меня до оргазма. Я не знала, как это пережить. Мое тело никогда раньше не испытывало оргазма. Ни разу. Никто, даже я сама, не была заинтересован в том, чтобы доставить себе удовольствие. Лишь боль всегда была целью.
С каждым трепетом все напоминало о чужих руках, о том, что они осквернены. Я не сопротивлялась. Я позволяла чувствам смешиваться вместе, позволяла им каким-то образом сделать все более мощным, потому что удовольствие работает только с болью, противодействуя ей.