Лукьян позволил мне это сделать в основном потому, что я сделала это резко. Судя по моему тону, он ожидал продолжения спора.
— Я облажалась, — сказала я. — Я сломана, как ты и сказал, и не подлежу восстановлению. Мое прошлое определяет меня как человека, который никогда больше не будет функционировать как нормальные люди. Ты считаешь меня жертвой? — спросила я.
Он моргнул один раз, в замешательстве, прежде чем ответить.
— Нет.
Я кивнула.
— Самовлюбленная?
— Нет, — сухо ответил он.
— Ну, тогда, логически, мы исключили обе причины гибристофилии, от которой, как ты немного убежден, я страдаю, — я приложила палец к его губам, чтобы остановить его от споров о многочисленных причинах или неубедительных исследованиях. — Я страдала от многих вещей. Вся моя жизнь была практикой страдания. И это не прекращалось с тех пор, как я встретила тебя. Все изменилось. Сначала к худшему. Наверное, будет еще хуже. Я уверена, что так и будет. Но состояние, которое определяет меня больше, чем агорафобия в эту самую секунду, и много секунд до этого, и, скорее всего потом, состоит из шести букв, — я наклонилась вперед, чтобы прикусить его губы, скрывая легкую дрожь в своих.
Его руки сомкнулись у меня на затылке.
— Хочешь, я объясню это состояние? — спросила я, задыхаясь от его возбуждения.
— Нет, — прорычал он.
Прорычал.
— Я покажу тебе это состояние, — продолжил он.
Может быть, это был самый близкий намек на то, что он сможет полюбить меня в ответ.
Хотя то, как он трахал меня после этого, пересекало тонкую грань между любовью и ненавистью.
Как и все, связанное с Лукьяном.
ГЛАВА 13
Три дня спустя
— Что это за место? — спросила я, оглядывая скудную комнату.
В углу виднелся боксерский мешок, почти угрожающе висевший на потолке, не двигаясь. Пол под моими босыми ногами слегка пружинил. В другом конце комнаты стоял небольшой холодильник, рядом — стопка полотенец.
Окон не было.
Очевидно, поскольку мы были в подвале.
Это было после завтрака. Лукьян сказал, что наш план на этот день изменился. Не то что бы у нас действительно были строгие планы на дни. Он сидел со мной в библиотеке, пока я работала, либо работал сам, либо читал, либо трахал меня.
Не было никакой рутины. Разговоров было немного. Мы в них не нуждались.
Но прямо сейчас, в подвале, где было скудно и холодно, мне требовалось какое-то объяснение.
Лукьян шагнул вперед.
— Вот здесь мы и начнем тебя тренировать, — сказал он, прижимая пальцы к моим бедрам.
— Зачем? — спросила я, игнорируя удовольствие от боли. — В ближайшее время я не собираюсь участвовать в Олимпиаде.
Его бровь поднялась от моего сухого тона. Он наслаждался этим, даже если не выдавал этого. Такие вещи, как юмор, не могут нравиться плохим киллерам. Это плохо сказывалось на их репутации.
— Насилие, — сказал он.
— Насилие? — повторила я.
— Насилие жизни. Перед лицом смерти, — ответил он. — Я буду тренировать тебя, чтобы ты могла соответствовать ему. Чтобы ты его превзошла.
Его рука взлетела в воздух прежде, чем я поняла, что происходит, и моя спина врезалась в пол. На ощупь он был мягким, слегка пружинистым.
Я попыталась втянуть воздух, паника пробежала по моему телу, как электрический разряд. Я знала, что Лукьян даже не вложил в этот удар всю свою силу – черт возьми, даже не половину.
— Это. Не. Круто, — прохрипела я, его рука была на моем горле.
Его глаза превратились в ледяные осколки, в них не было сочувствия.
— Я знаю, ты думаешь, что в тебе не осталось ничего, с чем можно бороться, — он посмотрел мне в глаза. — Но я докажу, что ты ошибаешься. Потому что я не позволю тебе сломаться еще больше. Не позволю тебе и дальше оставаться жертвой.
— Если ты не заметил, я никуда не выхожу, — сухо ответила я. — Так что, если ты не собираешься убить меня еще раз, мне не нужно учиться драться.
Глаза Лукьяна закрылись, он рывком поднял нас обоих.
— Ты не будешь вечно сидеть в своей собственной клетке, Элизабет. Тогда они все победят, — он посмотрел на меня. — То, что ты остаешься здесь, отгораживаясь от мира, не означает, что мир отгораживается от тебя. Он не будет уважать границы, которые ты себе навязала. Не в этом мире. Только не в моем мире. Опасность не знает границ, Элизабет. И смерть тоже. Она придет за тобой, где бы ты ни пряталась. А ты прячешься.
Я понимала, что он делает. Он насмехается над моим гневом, пытаясь его выплеснуть.
— Я не собираюсь заставлять тебя делать первые шаги в мир, в котором, как ты уверена, не сможешь выжить, но я сделаю все, чтобы это произошло, — уверенно заявил он. — И ты тоже. Так что дерись, мать твою. Не для меня. Сделай это для себя. Это лучше, чем гнить здесь.