— Ты думаешь, мне не нужна моя человечность? — усмехнулась я.
— Вопрос не в том, что думаю я. А ты?
— Знаешь, есть много вещей хуже смерти, — сказала я, проверяя вес предмета в своих руках. — Люди боятся ее так сильно, что почти сходят с ума, пытаясь убежать. Они думают, что самое худшее – это уйти из этого мира, не оставив никаких следов, кроме надгробия, торчащего из кучи грязи.
Я шла вперед размеренными, спокойными шагами. Как и мой голос. Я остановилась перед стулом.
— Но это еще не самое худшее, — сказала я. — Быть похороненным в земле и стать не более чем грудой костей среди миллионов таких же.
Я уставилась на мужчину, который когда-то был моим мужем. Моим мучителем. Потом оглянулась через плечо. К человеку, стоящему в углу; его руки по бокам, не скрещены, потому что это выдавало слабость и беспокойство. Его лицо гранитное, глаза холодные. К человеку, которого я считала своим убийцей. Тот, в ком я была так уверена, забил последний гвоздь в мой гроб, потом выдернул меня из него и заставил увидеть труп, в который я превратилась.
К человеку, которого я ненавидела за то, что он не убил меня.
Но нельзя убить то, что уже мертво.
Я снова повернулась к мужу. Его глаза выпучились от боли, паники, слабости. Никакого холодного, жестокого садизма, который таился внутри, никакой высокомерной силы хулигана-мальчишки, пытающего бабочку, зная, что она не даст ему сдачи.
Это он убил меня.
И я позволила ему.
— Теперь ты бабочка, — сказала я ему.
Конечно, у него не хватило духа, чтобы выглядеть смущенным.
Но это не имело значения.
Я говорила это не для него. Или даже не для Лукьяна. Человек, которого я ненавидела. Чудовище, которое я любила.
Нет, это было для меня.
Для дочери, которой я не дала имя, потому что было слишком больно навешивать ярлык на последнюю сломанную часть себя.
— Есть много вещей хуже смерти, — продолжала я холодным, неузнаваемым голосом.
Но мне понравилось. Мне нравилась тяжесть пистолета в руке, нравились пот, кровь и синяки, покрывающие человека, который считал, что власть и боль — это его право. Лукьян был прав, вот кто я. Чудовище, которым боялась быть.
— Хочешь, покажу? — сказала я, вдавливая ствол пистолета ему между ног.
Стоны Кристофера приглушились кляпом, но для моих ушей они были музыкой. Я улыбнулась, оставив пистолет там на несколько долгих удовлетворительных мгновений.
Потом я отпустила его.
— Но ты этого не заслуживаешь, — сказала я, поднимая пистолет. — Ни одной секунды моего времени.
Грохот выстрела эхом разнесся по комнате, и от отдачи болезненно завибрировали все кости в руке и плече. Я смотрела, как из раны вытекает кровь, остатки жизни Кристофера и то, что осталось от моей человечности.
Если вообще что-то осталось.
ГЛАВА 14
Я думала, что после убийства человека, ответственного почти за каждый шрам внутри и снаружи моего тела _ человека, который убил мою дочь, – я буду наполнена каким-то умиротворением. Каким-то завершением.
Но нет.
Я не могла примириться с убийством, которое совершила.
Меня это не беспокоило. Дело не в этом.
— Я хочу еще, — сообщила я Лукьяну.
Он взглянул на меня, удовлетворение мелькнуло на секунду на его лице, и он посмотрел на мою пустую тарелку.
— Я попрошу Веру принести тебе вторую порцию.
Я тоже посмотрела вниз, удивленная, что вообще доела. Я даже не насладилась вкусом. Я проглотила все только из-за тонких намеков Лукьяна о питании моего тела и наказании – не в хорошем смысле – если я этого не сделаю.
— Нет, — я махнула рукой. — Я хочу еще крови.
Его бровь слегка дернулась то ли от интереса, то ли от удивления. Я еще училась Лукьяновским тонкостям.
Я знала, что он будет ждать, пока я все объясню, поэтому так и сделала.
— Крови тех, кто причинил мне боль. Кто заставил меня истекать кровью, — уточнила я.
— Твоя семья? — он угадал правильно.
Я кивнула.
— И каждый, кто видел, как меня избивали, унижали, пытали. Все, кто внес свой вклад, — добавила я.
Он посмотрел на меня. Долго и упорно.
— Мы можем это сделать, — сказал он наконец. — Возможно, я смогу схватить их всевсех, но на это потребуется время. Очень много. Не то что бы у нас его нет.
Смысл его слов был ясен. Он не разглагольствовал, когда дело касалось подобных вещей. Он не подталкивал меня к тому, чтобы выйти из дома, обратиться за психологической помощью. Он просто заговорил на эту тему. Не из-за моего психического здоровья или последствий страданий от чего-то подобного. Нет, для более тонких деталей массового убийства всех, кто когда-либо причинил мне боль.