Я не выдала ни малейшего страха.
У меня его не было.
— Твои глаза за тебя говорят, — сказала мама, прищурившись.
— Ну, я не могу контролировать то, что говорят мои глаза, — огрызнулась я, удивляясь гневу в своем тоне.
Мама слегка вздрогнула. Затем она взяла себя в руки, взъерошив собственную прическу.
— Ты можешь контролировать всё, что захочешь, — поправила она. — От этого зависит твоя жизнь, — она обернулась. — От этого зависит жизнь твоей семьи. Запомни.
Семья, которая никогда не проявляла ко мне ничего, кроме едва скрываемого презрения, теперь полагалась на меня в своем выживании.
— Как бы я забыла? — спросила я, и мой голос снова стал чуть громче шепота.
Я шла по проходу, на меня смотрели толпы людей, которые были самыми достойными в нашем обществе. Которые указывали, какие салфетки будут использоваться на званом обеде, в то же время по телефону без колебаний планировали чью-то смерть.
И затем подошла к худшему из них всех, человек, который наблюдал за мной с интенсивностью хищника.
Мой муж.
Он не давал мне забыть, что я делаю и почему. Потому что моя семья была эгоистичной, властолюбивой и крайне жестокой.
Кровь ничего не значила.
И меньше всего моя. Особенно когда она пролилась на дорогие мраморные полы моего дома.
Или простыни из египетского хлопка на кровати.
Кровь - моя кровь - была их валютой.
И они заплатили сполна.
Мое тело не позволяло вспомнить остальное.
Может быть, из-за боли, которую испытывало сейчас, или из-за боли прошлого. Я не знала.
Но вместо того, чтобы пройти через прошлую боль, я заставила себя встать со стула и подняться на дрожащие ноги, стиснув зубы от боли в мышцах, в костях.
Я пошла в ванную.
Поела.
Потом забралась в постель и заснула.
Надолго.
Но, в конце концов, я проснулась.
Я не стала звонить в полицию. Может и стоило. Большинство людей так бы и сделали. Но что-то подсказывало - нельзя. Во-первых, из-за воспитания. Я была овцой, выросшей в волчьем логове.
Семейный позор.
Я сидела за книгами, компьютером, не попадалась на глаза.
Но я всё замечала.
Даже кое-чему научилась.
Я знала, как выглядит убийца. Неделю назад я проснулась оттого, что один из них стоял в моей спальне. Его наняли. И он не выполнил свою работу. Пойти в полицию - все равно что послать его хозяину -Кристоферу- большое сверкающее письмо с сообщением, что я все еще жива.
Вместо этого я пять дней не вставала с постели. Вернулась к тому поведению, когда меня, наконец, освободили.
Освободили.
Такое глупое слово. Точно описывает не меня.
Да, я была свободна после того, как моя дочь умерла у меня в животе из-за побоев мужа. Свободна после того, как я носила её еще две недели, зная, что она мертва внутри. Свободна после многочасовых схваток, пока из меня вырезали безмолвного младенца.
Однажды врачи сказали моему бесстрастному мужу, что я больше не могу иметь детей.
Я переросла свою полезность, себя и свое бесплодное чрево. И я думала, что он убьет меня. На самом деле даже молилась об этом.
Но он был жесток.
А жестокие люди не дают своим жертвам того, о чем они молятся, даже если это смерть.
Вместо этого он дал мне свободу.
Свободу бежать в зияющую и открытую пропасть мира, которому я не принадлежу. Открытый воздух реальной жизни, душный и слишком большой после многих лет в особняках, машинах и самолетах. Это было похоже на пленника, которого выпускают после того, как мир прошел мимо. И мир теперь совсем не похож на тот, который они оставили позади. Они тоскуют по своим прутьям.
Но я не побежала назад. Это была бы верная и медленная смерть.
Я собрала все оставшиеся в себе силы, села в автобус и воспользовалась всеми вещами, которые сделала, когда узнала, что беременна. Секретный банковский счет, новые документы. Я купила себе маленький фермерский домик в глуши.
Или просто еще одну тюрьму.
Где я сидела больше года.
И где меня чуть не убил наемный убийца.
На шестой день я встала.
Одеяла были свинцовыми, когда я сдернула их с себя и опустила ноги в носках на пол. В воздухе пахло грязью и духотой, но не тем затхлым запахом, который исходил от никогда не открывающегося окна. Нет, я к этому привыкла. Он исходил от чужеземных захватчиков, прорвавшихся сквозь тонкую пленку, которую я по глупости приняла за свой железный щит.
Я неуклюже подошла к окнам, выходившим на переднее крыльцо и подъездную дорожку. Холод просачивался из них, пробираясь до костей, несмотря на то, что на мне две пары носков. Раздвинув шторы, чтобы открыть белую поверхность внешнего мира, я вспомнила, что не включила обогреватель.