Но он резко остановился.
Это небольшое расстояние, эта определенная остановка были первым ветерком, мягким, но определенным, признаком бури, которая вот-вот разразится в этой комнате.
Прорвется сквозь меня.
— Интересно, что полгода спустя я решил не стирать с лица земли самую редкую, самую загадочную и замечательную вещь. Я знал, что убить тебя будет ошибкой, потому что тогда я не удовлетворил бы свою потребность узнать что-то непостижимое для всего остального на этой планете, кроме меня.
Ветерок усилился.
— Не убить тебя, – это было самое важное решение, которое я когда-либо принимал, Элизабет, — заявил он, словно желая закрепить слова в моей душе.
Это было еще не все.
Я знала это.
Мое тело напряглось.
Но этого будет недостаточно, чтобы выдержать шторм.
Его глаза не отрывались от моих.
— В начале этого… — он замолчал, словно не был готов произнести слова.
Ужас змеей обвился вокруг моего горла. Вокруг сердца.
— Я позволил тебе кое-что предположить, — продолжал он, потом замолчал.
— Предположить что? — подсказала я.
— Личность человека, ответственного за контракт, — сказал он.
Змея сжалась еще крепче.
— Кристофер, — уточнила я. — Это был он. Больше никто не мог. Я недостаточно важна для других… — я наблюдала за его глазами, приходя к ужасному выводу. — Ты солгал мне?
Он наблюдал за мной. Услышал боль в моем голосе.
— Нет, я позволил тебе предположить, что ложь – это правда.
Я усмехнулась.
— В обмане нет ни подзаголовков, ни лазеек, Лукьян. Это все равно обман, неважно каким способом.
Он посмотрел вниз, выглядя почти… стыдливо? Нет, виновато.
— Я не возражаю, — тихо сказал он. — Но вначале мне было проще позволить тебе принять то, что ты хочешь, потому что я не планировал, что ты будешь рядом так долго, чтобы узнать правду.
Меня не задели ни его слова, ни его деловой тон. Но именно эта вина, эта эмоция, запечатленная на его лице, заставила меня напрячься. Потому что я знала, что мне будет больно. Скоро. Если Лукьян выдавал хоть каплю вины, этот обман, скорее всего, уничтожит меня.
— А после? — подсказала я. — После того, как стало ясно, что я останусь? Куда же тогда делась правда, Лукьян? — я не спрашивала эту правду, потому что не была к ней готова.
Мне нужна была изоляция «почему», прежде чем я доберусь до «кто».
— Потому что если бы ты узнала правду, то не осталась бы, — сказал он. — Я не хотел, чтобы эта правда обременяла нас. Обременяла тебя.
Я поджала губы.
— Значит, вместо этого ты отягощал меня ложью, а я отдавала тебе всю себя?
Он сжал кулак.
— Это была ошибка. Напитанная моими чувствами к тебе. Моей любовью к тебе.
У меня перехватило дыхание.
— Ну, значит ошибки, совершенные во имя любви, – это нормально, — сказала я с сарказмом в голосе.
Он не ответил, только сжал кулаки.
— Так кто же виноват, Лукьян? — я задала вопрос, на который не хотела получить ответа.
— Я, — быстро ответил он, как будто это было бы не так больно.
Мое сердце остановилось.
— Ты? — я поперхнулась. — Но ты даже не знал меня.
Он кивнул.
— Я не знал тебя лично, но знал, кто ты. Знал, что ты – бывшая жена Кристофера Атертона, — он помолчал. — И моя семья тоже знала, что он не возьмет другую жену, пока жива его нынешняя.
— О нет, — поправила я. — Я бы не назвала тот период жизнью.
Он не двигался, но продолжал говорить.
— Да, но мы знали, что Кристофер еще не закончил с тобой. Он строил… планы.
Слова ударили меня, как ножи. Как пули. Разрывая плоть, раны, которые только что покрылись струпьями после гноения в течение многих лет. Мне не нужно было спрашивать Лукьяна о деталях этих планов. Я знала. Следы, покрывающие мое тело, знали.
Он смотрел на меня пристально, даже пристальнее, чем его обычный Лукьяновский взгляд, как будто боялся, что скелет Кристофера может ворваться в дверь и вырвать мое сердце из груди. Ему не стоило волноваться – Лукьян с этим отлично справлялся.
— Он был близок к осуществлению этих планов, и это не помогало нашим интересам, — сказал он.
Я прикусила губу.
— Каковы ваши интересы?
— Посадить рядом с ним мою младшую сестру, — сказал он. — Дать ему новую жену.
Я сглотнула.
— Понимаю.
Его глаза блестели, лед таял в них, показывая мне человека внутри монстра.
Слишком поздно.
Слишком поздно.
Все его тело напряжено. Не эта гранитная манера держаться, как обычно, а неуклюже напряженно, как будто он не знал, что делать со своими конечностями. Он чего-то ждал. Может быть, больше вопросов от меня, больше реакции, чем пустой фасад, который скрывал кричащую боль внутри меня.