Рекорд — восемнадцать минут четыре секунды.
Это немного, но хотя бы что-то. Какая-то маленькая надежда, что я не останусь здесь навсегда.
Встреча с Лукьяном была неизбежна.
Я знала это.
Я ждала этого момента.
Жаждала.
И я подловила момент, как начинались много наших встреч. Столовая. Обед на четвертый день.
Он сидел там.
Но, в отличие от всех остальных случаев, он не поднял на меня глаз, а потом не опустил обратно в сторону тарелки. Его глаза нашли мои в ту же секунду, как я вошла в комнату. Он не отводил взгляд.
Я знала это, потому что чувствовала их на каждом шагу, каждом вздохе. Но на этот раз я отвела взгляд, притворяясь незаинтересованной.
Это стоило мне всего на свете.
Но я сделала это.
Я села, положил салфетку на колени и съела половину блюда. Это было все равно что жевать и глотать фольгу. Каждый укус — боль.
Но я умею справляться с болью.
Лукьян меня научил.
Но моя новообретенная терпимость могла справиться лишь с этим.
Нож и вилка со стуком упали на мою тарелку.
— Я ненавижу тебя, — прошептала я, уверенность и яд смешались, создавая из моего тона камень, когда я посмотрела на него через стол.
Он уставился на меня.
— Хорошо, — ответил он. — В ненависти есть шанс.
— Шанс на что? — потребовала я ответа.
Его взгляд был ровным. Непоколебимым.
— Шанс, что ты все еще любишь меня, — сказал он. — Потому что если бы ты не ненавидела меня, если бы ярость не кипела в твоей крови, а расширение зрачков не говорило о сильном эмоциональном гневе, то у меня не было бы ни единого шанса. И, может быть, если бы все действительно закончилось, я, скорее всего, был бы мертв. В твоих руках
Я уставилась на него, не в силах понять, какие идеи он бросает мне и с какой холодной уверенностью он это делает.
— Я не убью тебя за то, что ты предал меня, — выплюнула я. — Я не занимаюсь убийствами, — даже когда слова слетели с моих губ, я почувствовала в них привкус лжи.
— Это я побудил тебя отказаться от человечности, — сказал он. — Следовательно, я тот, кто столкнется перед лицом с тяжестью своих грехов.
Я рассмеялась.
— Ты не веришь в бога, поэтому не можешь верить в грехи.
— Я верю в тебя, — возразил он. — Следовательно, любое действие, направленное на умышленное причинение тебе вреда без должного умысла, является грехом. Величайшим грехом.
Я уставилась на него, ненависть жгла мою кровь, а ярость ее преследовала, потому что эта ненависть все еще управляла моей отвратительной и жалкой любовью к нему.
— Ты веришь в меня? — спросила я. — Ну, а я ни во что не верю, так что, думаю, это возвращает нас к тому, с чего мы начали, Лукьян.
Мой стул отскочил назад, звук скрипнул в воздухе. Я бросила салфетку на стол и встала, как плохая актриса в худшем голливудском фильме. Затем я повернулась на пятках и вышла, хлопнув за собой дверью.
Я ненавидела его. Очень сильно. Хотела пробежать миллион миль подальше от него.
Так что в конце концов я возненавидела себя еще больше, чем его. Потому что единственным местом, куда мне можно было убежать — комната, в которой я проснулась, словно, целую жизнь назад.
Потому что я больше никуда не могла уйти.
Мой сломленный разум не давал сил выйти за эту дверь, даже если тот мир снаружи не способен сокрушить меня больше, чем Лукьян.
Но потом, когда я меньше всего этого ожидала, в комнату ворвался внешний мир.
И он ударил меня по лицу.
За всю трапезу он не смог проглотить ни кусочка. Черт побери, за последние четыре дня он почти ничего не мог съесть. В основном он просто сидел в своей командирской комнатке, наблюдая за ней. Наблюдая за каждым ее движением, позволяя всему остальному исчезнуть.
Это было нездорово.
Это было нелогично.
Он был ошеломлен своей способностью так прочувствовать ее слова с их последней встречи. То, что она говорила. В ее прекрасных глазах виднелась абсолютная боль и предательство.
Это было хуже, чем любая смерть, которую он видел в бесчисленных глазах за десятилетия своего бизнеса.
Она станет его смертью. Это было правдой. Он знал это до мозга костей. Он всегда был уверен, что покинет эту землю на своих собственных условиях.
Но теперь он был уверен, что все решит она.
Он презирал каждую секунду последних четырех дней. Его кожа была неудобной, невыносимой. Его первоначальный план состоял в том, чтобы терпеливо ждать, пока она оправится и сама придет к нему. Он позволил ей сделать первый шаг. Хотел вернуть себе власть.