Но у нас не было занавеса, за который можно было бы зацепиться. Я не хотела этого. Мне нужна реальность нашей уродливой и всепоглощающей любви.
Мы упаковали по маленькой сумке. Остальное можно купить по дороге. У нас не было ничего важного, что можно унести с собой.
Лукьян уничтожил все свои компьютеры, все жесткие диски. У него была лишь маленькая записка со всей необходимой информацией о наших семьях.
И наших целях.
Не было ни слов ободрения, ни вопросов о моем душевном состоянии. Лукьян знал мое душевное состояние. Значит, он знал, что это словно бочка взбунтовавшихся змей.
Но он также знал, что я справлюсь с этим.
Я обязана.
И именно эта громкая вера в меня, его уверенность в том, что я смогу сделать это, заставляла меня делать шаг за шагом, когда мы приближались к дверям фойе и их убийственным взглядам.
С каждым шагом сумка, которую я считала пустой, весила как свинец. Моя спина начала напрягаться под тяжестью, боль пронзила тело, пытаясь предать меня, убедить, что я не справлюсь.
Лукьян был прав, это маленький кусочек человечности внутри борется за мою смерть. Потому что, выйдя за эту дверь я не сохраню человечность. От нее ничего не останется. Я бы не выжила с ней.
Какой-то химический инстинкт выживания остановил меня. Или пытался. Потому что человечество пыталось сказать нам, что отклонение от нормальности и морали — это смерть. И мой собственный маленький кусочек пытался сказать мне то же самое. Пытался кричать на меня.
Я остановилась прямо перед дверью, уверенность поколебалась, когда тяжесть решения тяжело легла на мои хрупкие плечи.
— А что, если я слишком слаба, слишком хрупка для этого? — прошептала я в сторону двери.
Дверь не ответила, только улыбнулась мне. Показывая свою силу.
Лукьян повернулся ко мне лицом и сделал то же самое.
— Ты хрупкая, — согласился он. — Но не так, как цветок, который можно раздавить и уничтожить. Нет, как мина. Когда ты пытаетесь наступить на нее, он разрушает не только себя, но и все вокруг. Мина ждет своей участи. Просто ждет подходящего момента, — он грубо схватил меня за подбородок. — Вот это тебе и надо понять, любовь моя. Пришло время разрушения, — он открыл дверь, и ветер пронзил меня насквозь.
Моя ладонь мгновенно вспотела, сердцебиение участилось, а горло превратилось в наждачную бумагу.
— Ты всегда думала, что мир тебя прикончит. Но у тебя самой больше шансов покончить с миром, чем наоборот. И мы сделаем это вместе. Покончим с каждым человеком, который когда-либо приложил руку к твоей боли.
Он вышел наружу, и его потеря была ощутима. Рефлекторно мои ноги последовали за ним, как магнит. Только когда моя нога оказалась в нескольких дюймах над кирпичными ступенями снаружи, я поняла, что делаю.
И замерла.
Лукьян смотрел на меня. Подождал.
— Пришло время разрушения.
И я позволила своим глазам встретиться с его, а моя нога приземлилась на землю. Моя рука легла в сухую и крепкую ладонь Лукьяна.
— Пришло время разрушения, — согласилась я.
Затем я позволил миру поглотить и раздавить нас, а мы раздавим его в ответ.