Я споткнулась не о свои ноги.
Они принадлежали кому-то другому.
Я приземлилась прямо на пол, напротив чьего то лица с остекленевшими, пустыми глазами.
Обычно я быстро реагировала. Нужно иметь хорошие рефлексы, когда растешь в семье змей, замаскированных под людей. Особенно, когда они без колебаний кусали тебя, потому что ты не была монстром, маскирующимся под человека - ты была человеком. Люди в этой семье были слабы, а слабость вызывала отвращение и уничтожалась, если это было возможно.
Но они - даже с их отсутствием моральных устоев - не могли разрушить свою собственную семью.
Так что меня оставили.
Оставили в доме, где я споткнулась о мертвое тело, пробираясь на кухню за миской хлопьев, так как мама забыла сказать новой горничной, что мне нужно приготовить еду.
Липкая горячая жидкость на моей щеке оказалась кровью.
Она лилась из пулевого ранения между незрячими глазами мужчины. Чистая, совсем маленькая, аккуратная дырка.
Мой желудок скрутило, когда я оттолкнулась и отползла назад, ударяясь спиной о стену. Больно, но я даже не заметила этого. Я была слишком занята, пытаясь смыть кровь - чужую кровь - со своей щеки, но лишь испачкала руки. Я с ужасом посмотрела на них и вытерла о шерстяные брюки, не беспокоясь о том, что мама скажет о пятнах. Небольшая часть крови все равно осталась на моих ладонях, на пальцах.
— Элизабет, что ты делаешь на полу? Вставай, — приказал резкий голос.
Мне потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы ответить на этот голос, чтобы оторвать взгляд от своих рук.
Мама стояла в дверях, скрестив руки на груди, резко подняв брови и неодобрительно поджав губы.
— Но там же… — я перевела взгляд на мужчину.
Не знаю, чего я ожидала. Мужчина ничего не сделал. Конечно, он ничего не сделал: он был мертв. Мертвые лишь побуждают живых на действия.
На крик, на плач, на бегство.
Мне хотелось сделать все это, но я ничего не могла. Мое тело было парализовано, даже резкий приказ матери не мог заставить меня встать по стойке смирно, как обычно.
— Элизабет, — мое имя с её губ было хлыстом.
Я перевела взгляд с мертвеца на живую женщину. Она вообще не обращала на него внимания, как будто его не существовало. Он не слышал ее, не кланялся ее воле, поэтому я догадалась, что для нее он действительно не существовал.
— Вставай, — закипела она.
Я сделала это, держась за стену, чтобы не упасть. Но не помогло. Мои руки были влажными и липкими от пота и крови, поэтому я поскользнулась, чуть не упав. В этом доме ничто не поможет мне устоять. Все хотят раздавить меня.
Взгляд матери остался прежним. На этот раз он спустился к моим штанам. Она издала, казалось бы, нежный выдох, но я знала, что это был дым, который выходит из пасти дракона перед огнем.
— Немедленно переодень брюки, — она выпучила глаза. — И приведи себя в порядок.
Я беспомощно перевела взгляд с матери на мужчину. Она не проследила за моим взглядом.
— Но, мам, — прошептала я. — Этот человек мертв.
Она сердито посмотрела на меня.
— И что?
Я разинула рот.
— И… он мертв. В нашем доме.
Она шагнула вперед, ее туфли за восемьсот долларов изящно обошли тело и кровь.
— Тебе следовало бы уже знать, что такие вещи, как смерть, не должны иметь для тебя значения, — сказала она. — Смерть не пугает Гадеса*. Не может. Потому что тогда смерть перестает быть частью жизни. И становится фактом гибели, — она больно сжала пальцами мой подбородок. — Тебе следует помнить об этом, если хочешь выжить в этом мире.
Ее ногти, впивающиеся в мою челюсть, были менее болезненными, чем взгляд, которым она меня наградила. Он был полон отвращения. Недовольства.
Она убрала руку, и мой подбородок резко опустился.
— А теперь иди, — прошипела она.
На этот раз я не колебалась.
Я даже не споткнулась.
Я включила воду погорячее, может быть, чтобы кровь с того дня двадцатилетней давности смылась.
***
Две недели спустя
Мои дни превратились в рутину.
Я просыпалась.
Дышала в потолок, который лежал у меня на груди. Целый мир лежал у меня на груди. Привыкала к этому весу, понимала, что он не убьет меня, что я не умру. По крайней мере, сейчас.
Я думала. Желала ли я смерти? Или я молилась о том, чтобы у меня появилось больше сил, чтобы продолжать дышать?
Потом я вставала.
Мои ноги скользили в теплые шерстяные тапочки. Дорогие. Они предназначены только для дома, кожа и подошвы слишком тонкие и качественные для внешнего мира.
Он купил их для меня.
Они мне не подходили.
Вместе со стопроцентной шелковой бежевой пижамой и халатом в тон.
С другой стороны, мне ничто не подходило. Даже моя кожа. Но у меня не было другого выбора.
Хотя тут много одежды, которой он набил шкаф.
Было заманчиво остаться в пижаме, она очень гладкая. Не то чтобы мне нужно было одеваться, чтобы красться по коридорам богато украшенного и жуткого особняка, иначе известного как моя тюрьма. Нет.
Но шелк был легкий. Гладкий. Это лучший вариант, если я столкнусь с ним с кем-то в таком виде. Не хочу казаться слабачкой, которая даже одеться не может под тяжестью своего страха.
Так что я заходила в гардеробную, проводила руками по висящим там разным тканям, все дорогие. Везде мой размер.
То же самое и с обувью. Каблуки, от которых, может быть, в другой жизни у меня потекли бы слюнки. Но я не обулась. Какой в этом смысл? Я слышала эхо толстых подошв по мраморному полу, которые дразнили меня тем фактом, что они никогда не ступят на асфальт или траву.
Поэтому я надела только одежду. Мне пришлось выбрать самую свободную, а их было немного. Мой похититель, мой убийца, очевидно, любил, когда все безупречно обтянуто.
Возможно, мне нужно было начать думать, что это мой шкаф. Но я не могла. Ничего не было моим, даже нижнее белье.
И я больше не была своей.
Уже довольно давно.
При рождении я была собственностью своей семьи. Потом я стала объектом, как какой-то нежеланный подарок, который они не смогли выбросить. Потом они нашли мне применение, как пешке, в более крупной игре, и я стала собственностью Кристофера. Игрушкой.
После этого я уже никому не принадлежала. Я была не человеком, а просто призраком, плывущим по миру, который сокрушил все, что напоминало силу или жизнь.
Теперь я принадлежала ему. Мужчине, который даже не назвал мне своего имени. Потому что я не заслуживаю этого знать.
Я его пленница? Его проект? Его жертва?
Я была для него чем-то особенным. Он был для меня чем-то особенным.
Мой убийца? Мой похититель? Мой спаситель?
Я размышляла об этом, принимая душ. Кто-то наполнил ванную всевозможной косметикой и средствами для тела, которые пахли фруктами, цветами и мускусом.
Но я всегда выбирала простой кусок белого мыла.
Косметика лежала неиспользованная, нераспечатанная.
Какой смысл?
Я все равно не смотрела в зеркало. Я слишком напугана, чтобы встретиться лицом к лицу с незнакомцем, одетым в мою кожу.
Но он кое-что знал обо мне. Больше, чем я знала о нем. Знаю лишь, что он безжалостный наемный убийца с холодными глазами и отсутствующей душой.
Он ведь меня изучал, когда готовился к моей смерти. До того, как все это по какой-то причине развалилось, и я оказалась здесь, а не в могиле.
Он кое-что сделал для меня.
Например, превратил маленький кабинет рядом с комнатой, в которой я спала, в студию йоги.
Он это сделал до того, как я проснулась? Или после? Что это значит? Или все это вообще ничего не значит?
Одна дверь всегда была закрыта. В первый раз я просто взглянула на нее, даже не беспокоясь о закрытых дверях. Я была сосредоточена на том, что пол у моих ног был холодным и чужим, потолок над моей головой был нежеланным, странным и не защищающим меня от внешнего мира. У меня едва хватало духа, чтобы переставлять ноги, не говоря уже о том, чтобы исследовать дом.