Его руки сомкнулись у меня на затылке.
— Хочешь, я объясню это состояние? — спросила я, задыхаясь от его возбуждения.
— Нет, — прорычал он.
Прорычал.
— Я покажу тебе это состояние, — продолжил он.
Может быть, это был самый близкий намек на то, что он сможет полюбить меня в ответ.
Хотя то, как он трахал меня после этого, пересекало тонкую грань между любовью и ненавистью.
Как и все, связанное с Лукьяном.
Комментарий к Глава 12
* Кадыкчан — нежилой посёлок городского типа в России, Магаданской области.
* Гобелен — Один из видов декоративного искусства, стенной односторонний безворсовый ковёр с сюжетной или орнаментальной композицией, вытканный вручную перекрёстным переплетением нитей.
* Институционализация - синоним - привыкание
========== Глава 13 ==========
Три дня спустя
— Что это за место? — спросила я, оглядывая скудную комнату.
В углу виднелся боксерский мешок, почти угрожающе висевший на потолке, не двигаясь. Пол под моими босыми ногами слегка пружинил. В другом конце комнаты стоял небольшой холодильник, рядом — стопка полотенец.
Окон не было.
Очевидно, поскольку мы были в подвале.
Это было после завтрака. Лукьян сказал, что наш план на этот день изменился. Не то что бы у нас действительно были строгие планы на дни. Он сидел со мной в библиотеке, пока я работала, либо работал сам, либо читал, либо трахал меня.
Не было никакой рутины. Разговоров было немного. Мы в них не нуждались.
Но прямо сейчас, в подвале, где было скудно и холодно, мне требовалось какое-то объяснение.
Лукьян шагнул вперед.
— Вот здесь мы и начнем тебя тренировать, — сказал он, прижимая пальцы к моим бедрам.
— Зачем? — спросила я, игнорируя удовольствие от боли. — В ближайшее время я не собираюсь участвовать в Олимпиаде.
Его бровь поднялась от моего сухого тона. Он наслаждался этим, даже если не выдавал этого. Такие вещи, как юмор, не могут нравиться плохим киллерам. Это плохо сказывалось на их репутации.
— Насилие, — сказал он.
— Насилие? — повторила я.
— Насилие жизни. Перед лицом смерти, — ответил он. — Я буду тренировать тебя, чтобы ты могла соответствовать ему. Чтобы ты его превзошла.
Его рука взлетела в воздух прежде, чем я поняла, что происходит, и моя спина врезалась в пол. На ощупь он был мягким, слегка пружинистым.
Я попыталась втянуть воздух, паника пробежала по моему телу, как электрический разряд. Я знала, что Лукьян даже не вложил в этот удар всю свою силу – черт возьми, даже не половину.
— Это. Не. Круто, — прохрипела я, его рука была на моем горле.
Его глаза превратились в ледяные осколки, в них не было сочувствия.
— Я знаю, ты думаешь, что в тебе не осталось ничего, с чем можно бороться, — он посмотрел мне в глаза. — Но я докажу, что ты ошибаешься. Потому что я не позволю тебе сломаться еще больше. Не позволю тебе и дальше оставаться жертвой.
— Если ты не заметил, я никуда не выхожу, — сухо ответила я. — Так что, если ты не собираешься убить меня еще раз, мне не нужно учиться драться.
Глаза Лукьяна закрылись, он рывком поднял нас обоих.
— Ты не будешь вечно сидеть в своей собственной клетке, Элизабет. Тогда они все победят, — он посмотрел на меня. — То, что ты остаешься здесь, отгораживаясь от мира, не означает, что мир отгораживается от тебя. Он не будет уважать границы, которые ты себе навязала. Не в этом мире. Только не в моем мире. Опасность не знает границ, Элизабет. И смерть тоже. Она придет за тобой, где бы ты ни пряталась. А ты прячешься.
Я понимала, что он делает. Он насмехается над моим гневом, пытаясь его выплеснуть.
— Я не собираюсь заставлять тебя делать первые шаги в мир, в котором, как ты уверена, не сможешь выжить, но я сделаю все, чтобы это произошло, — уверенно заявил он. — И ты тоже. Так что дерись, мать твою. Не для меня. Сделай это для себя. Это лучше, чем гнить здесь.
Я выпрямила ноги и, прищурившись, посмотрела на него.
— У меня нет другого выбора, кроме как гнить здесь! — крикнула я.
Он кружил вокруг меня, и я двигалась вместе с ним, как будто я добыча, не позволяющая попасться в ловушку.
— Ты же знаешь, что у тебя есть выбор. Выбор есть всегда, — возразил он.
Я издала звук разочарования, который удивительно походил на рычание. Он бросился вперед с кулаком. И снова я не успела отодвинуться, так что костяшки его пальцев врезались мне в скулу.
Мои зубы сцепились и погрузились в язык. Я почувствовал вкус медной крови. Моя рука инстинктивно потянулась к щеке, а обвиняющий взгляд – к Лукьяну.
Он не бледнел, даже не моргал от моей боли.
— Я не собираюсь обращаться с тобой, как с фарфоровой куклой, Элизабет, — сказал он. — Ты уже сломлена. Внутри тебя уже нечему сломаться, — он продолжал кружить вокруг меня. — Не думай, что я буду снисходителен из-за того, что между нами.
Его кулак метнулся вперед, и на этот раз, несмотря на пульсирующую щеку, я увернулась. Его глаза вспыхнули чем-то похожим на одобрение.
— Я постараюсь сделать это как можно сложнее именно из-за того, что между нами, — сказал он. — Я тебя не потеряю.
А потом он снова ударил меня, на этот раз в живот.
Я согнулась пополам, мой завтрак грозил вырваться наружу. И снова в какой-то смутной и отстраненной части себя я поняла, что Лукьян еще сдерживается. Он проверял себя прямо перед тем, как ударить. Меня злила даже не боль. А сам удар. В нем не было настоящего желания ударить меня.
Кристофер бил, чтобы сделать меня слабее. Лукьян, — чтобы сильнее. Я знала это. Но из-за этого было еще больнее.
Я сплюнула густую слюну с кровью и выпрямилась.
— Ладно, — прохрипела я. — Тогда давай сделаем это.
Его губы скривились в подобии улыбки. Лукьяновская версия улыбки.
Поэтому я позволила ему причинить мне боль.
Позволила себе сопротивляться.
И это было приятно.
***
Две недели спустя
С тех пор наши дни превратились в какую-то извращенную, больную, блестящую рутину. Я волновалась весь следующий день, каким-то образом тревожась за новые открытия, которые я сделаю. Хотя я была уверена, что после года, проведенного дома, никаких новых открытий не будет. Только старые, разложившиеся, гниющие воспоминания, которые нужно было тащить за собой.
Но я изучала. Лукьяна.
Себя.
Оказывается, я не так слаба, как мне казалось.
Я все еще вся в синяках. Больше половины из них появились, когда я не уворачивалась от ударов Лукьяна. Он стал меньше сдерживаться. Бил больнее.
Не только потому, что мне становилось лучше.
А потому, что я могла это выдержать.
На самом деле, это было прекрасное чувство.
Я сворачивала свой коврик для йоги, когда почувствовала это. Почувствовала, как тепло и лед борются вместе на затылке от силы его взгляда. Это ощущение всей его напряженной сосредоточенности что-то делало со мной. Интересно, исчезнет ли это чувство, как фотография, выставленная на солнце? Эта мысль вызвала беспокойство.
Я убрала коврик в угол, решив не дразнить себя такими вещами. По крайней мере, в этот момент. Мне пришлось взять себя в руки, прежде чем повернуться, сделать резкий вдох, приготовиться к энергии, которая пришла со взглядом Лукьяна.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, когда я обернулась. Создавалось впечатление, что он простоял бы так весь день. Он бы так и сделал. Много раз я была в этой комнате, потягиваясь, так глубоко уходила в себя, что не замечала, как он наблюдает.
— Мне нравится смотреть на тебя, — объяснил он. — Смотреть, как ты начинаешь жить, а не просто существовать. Смотреть, как ты перестаешь разлагаться и начинаешь… развиваться.