Смотрела, как он вошел и остановился на другом конце комнаты. Я не двигалась. Не говорила. И он тоже.
Мы уставились друг на друга. Точнее, я впилась в него взглядом, а он смотрел на меня с невозмутимым выражением лица. В кои-то веки я не ждала, пока кто-то из нас сформирует слова.
И не меня одну терзало беспокойство.
— Элизабет, — сказал он.
Он, вероятно, ожидал, что я его перебью. Может быть, взорвусь. Я тоже этого ожидала, но мой рот так и остался закрытым.
Он издал грубый выдох, который можно было бы назвать почти вздохом.
— Тебе нужно поговорить со мной.
Я приподняла бровь, скрестив руки.
— Правда, Лукьян? — вежливо спросила я. — И зачем?
Он не ответил. Я не знала, было ли это потому, что на этот раз он в растерянности, или он ошибочно считал мой вопрос риторическим.
Лукьян никогда не ошибался.
Поэтому я предположила, что он не знает, что сказать.
— Каков был твой тщательно продуманный и логичный план? — спросила я, не двигаясь и не моргая. — Я уверена, ты ожидал какие-то последствия. Ты и вдоха не делаешь, не зная точного количества секунд выдоха.
У Лукьяна задрожала челюсть.
— Так чего же ты ожидал? — потребовала я ответа. — Мою благодарность? Что я вдруг вылечусь от всего, увидев человека, который отнял у меня все, лишившись пары пальцев, и вдруг оказался в моей власти? — прошипела я. Потом рассмеялась. — Если бы все было так просто… если бы только мой мозг был таким же простым и логичным, как твой. Если бы только мои шрамы и уродство отзывались на волю, приказы и вид смерти… тогда все было бы намного проще, да? — выплюнула я. — Итак, Лукьян, что ты хочешь, чтобы я сделала? Что будет дальше?
Он наблюдал за мной, его глаза больше не были пустыми: в них сверкало что-то похожее на беспокойство. Может быть, даже чувство вины. Но демоны не способны испытывать чувство вины. И у меня не было никаких иллюзий, что Лукьян демон. Я не могла полюбить другого.
Он в конце концов погубит меня. Даже если стану больше похожей на него. Даже если это для того, чтобы выжить в его жестоком и уродливом мире.
— Дальше смерть. Ты же знаешь, — сказал он.
— Хочешь, чтобы я смотрела, как ты его убьешь?
Он покачал головой.
— Я хочу, чтобы ты сделала это сама.
Я застыла, уставившись на него.
— Так вот что, по-твоему, здесь произойдет? Превратив меня в убийцу, я… что? Стану сильнее?
— Да, — просто ответил он. — Смерть — это единственная неизбежная, определенная вещь в человеческой жизни. Любовь. Счастье. Сила. Ни одна из этих вещей не гарантирована. Смерть – это единственное, что имеет власть над жизнью. Ты определяешь смерть. Я не позволю ей определять тебя.
— Не позволишь смерти определять меня? — повторила я. — И убийством я этого достигну? Я этого не сделаю, Лукьян. Если превратишь меня в монстра, это ничего не изменит. Я все равно останусь тем же сломанным существом. Но у меня просто будет душа немного темнее.
Лукьян шагнул вперед.
— Ты будешь либо рабыней своих страданий, либо слугой своей мести. Два варианта. Это все, что у нас есть. Это не изменится.
Я моргнула, глядя на него.
— Все изменилось.
Он сделал еще один шаг вперед, и даже посреди моей ярости, моей ненависти к нему я не могла отступить от человека, которого любила. Нельзя полюбить без ненависти.
— Ты перестанешь страдать, как жертва, и начнешь сражаться, как чудовище, — пробормотал он. Его рука коснулась моей челюсти. — Я не пытаюсь превратить тебя в монстра, звезда моя. Не пытайся проклинать свою душу, — он помолчал. — Потому что она уже проклята. И ты это знаешь. Пути назад нет. Поэтому тебе нужно идти вперед.
— И убийство — единственный путь вперед?
Он посмотрел на меня.
— Для таких людей, как мы, да.
— Я не знаю… — возразила я.
— Ты знаешь меня, — бросил он вызов, удивив меня своим мнением.
— Я знаю тебя меньше всех, — сказала я чуть громче шепота.
— Ты меньше всего знаешь себя, если думаешь, что не сможешь этого сделать, — возразил он.
Затем он на полсекунды прижался губами к моим. А потом исчез. Оставил меня созерцать смерть среди прекрасных трупов.
***
— Это не так просто… он причинил мне боль, поэтому я должна убить его? Жизнь не так устроена, — сказала я, и это мои первые слова после нескольких часов тишины.
Лукьян стоял в гостиной, глядя на печально известные французские двери. Они не беспокоили меня так сильно, как раньше. С каждым днем они беспокоили меня все меньше и меньше.
Мужчина, которого я любила больше, чем ненавидела, не сразу повернулся на мой голос, просто продолжал смотреть в окно. Я уже не в первый раз спрашивала себя, о чем он думает. Вдруг он думал, что мир будет вне моей досягаемости, и если я навсегда останусь здесь пленницей, то и он тоже? Означает ли это, что вечность – это тюрьма, в которой я скорее всего останусь одна.
Возможно.
Кислота жгла мне горло от мысли, что я слишком глупа или слишком труслива.
Моя болезнь, моя разбитость означали, что я потеряю ощущение свежего летнего бриза, хруст осенних листьев под ботинками, кусающую красоту зимнего холода, наблюдая, как новая жизнь расцветает весной.
Раньше я не считала это потерей, потому что мне было наплевать на жизнь и смерть внешнего мира, ведь я разлагалась внутри. Теперь все изменилось. Лукьян это поменял.
Он повернулся, изучая меня и мое лицо.
— Именно так и устроена жизнь, Элизабет, — сказал он, ничем не выдавая того, что понял по моему лицу. — Он не просто причинил тебе боль. Он сделал кое-что похуже. Боль подразумевает какое-то исцеление. Ты не исцелилась. Ты никогда не исцелишься. Он убил тебя, как личность. Теперь ты такая же, как я. Я выбрал эту жизнь. А ты – нет. Значит, ты не его жена и не женщина, которую он обидел. Ты – Элизабет. Ты – это ты. Женщина, которую он убил. Теперь пришло время дать сдачи.
Я прикусила губу.
— Хочешь сказать, что у меня есть два варианта? Но я не думаю, что это важно, ведь ты принял решение, что у меня есть только два варианта, — я уставилась на него. — Во-первых, если я не пролью кровь, не стану убийцей, я перестану быть твоей. Это ведь ультиматум, верно? Тебе нужно, чтобы я тоже была монстром, хочешь себе компанию? — я озвучила страх, который пульсировал в моем теле.
Он долго не отвечал.
— Одиночество для меня не приговор. До недавнего времени оно было настолько близко к раю, насколько это возможно для таких, как я, — он шагнул вперед. — До недавнего времени, — повторил он. — Ты была права, когда говорила, что я коллекционирую мертвых, потому что они не могут причинить мне вреда. И я был счастлив управлять мертвыми. Живые для меня ничего не значили. Я не хотел запятнать себя недостатком человечества.
— Недостатком? — спросила я, ожидая, что он… нет, желая, чтобы он пересек пространство между нами, несмотря на мой гнев.
— Любовью, — сказал он, усаживаясь на свое место на диване в пяти футах от меня.
Если это был вызов, то я не собиралась его принимать. Я осталась стоять на своем месте.
— Ад послал нам самую страшную болезнь, и мы, люди, назвали ее «любовью», — сказал он, окидывая меня взглядом почти так же, как он наблюдал за своими птицами. — Это написал автор по имени Конни Черник. Вообще-то поэт. Я презираю поэзию во всех ее проявлениях. Считаю это пустой тратой времени, они фокусируются на слабых эмоциях и дают им силу. Романтизируют их, — он встал, делая шаг. — Любовь – это болезнь. Она убивает больше людей, чем любая другая эпидемия или война. Она захватывает жизни, личности, превращая их в размятую версию того, чем они были. В общем, делает их слабыми.
Он снова шагнул вперед.
— Больше всего на свете я ненавижу слабость. Моей целью было искоренить все свои слабости. Внутри и снаружи.
Еще один шаг вперед.
— До сих пор мне это удавалось.
Я чувствовала угрозу в его словах, опасность в его походке, но не двигалась.