Его глаза метнулись вверх и вниз, снова пустые, хищные, холодные и отстраненные, и мое сердце слегка подпрыгнуло.
Возможно, я была ничем, и даже меньше, чем сумма моих страданий.
Моей боли.
Все это засосалось в пустоту.
Это было приятно.
Мое сердцебиение лишь немного усилилось, когда он приблизился с ножом. Когда он провел холодной сталью по моей ключице.
Его глаза были прикованы к моим. Захватили их. Это был отвлекающий маневр. Трюк для новых игроков. Они сосредотачивались на острой стали, как на угрозе.
Но это ошибка.
А ошибаться в мире Лукьяна – может быть, теперь и моем мире – все равно что умереть.
Наблюдая за ним, я не знала, что он собирается делать. Но я знала, что обязательно сделает. Он всегда двигался целеустремленно, и никакая угроза не была пустой.
Он собирался воспользоваться ножом.
Только цель оставалась неясной.
Мне не удалось вызвать в себе ни малейшего страха. Я боялась остального мира, который существовал за пределами этих четырех стен. Но здесь ничего не было.
Рядом со мной единственное существо, которого должен бояться каждый человек на этой планете.
Он не произнес ни слова, когда нож разрезал ткань моего платья прямо посередине. Он остановился, двигаясь к месту прямо над сердцем, царапая кожу так, что красный цвет расцвел на моей груди, вырываясь из пределов кожи. Алая роза собралась над моим обнаженным соском и потянулась вниз, следуя по пути ножа.
Все это было сделано намеренно.
В жизни Лукьяна не было несчастных случаев – особенно со смертельным оружием.
Он не останавливался, пока обрывки дорогой ткани, включая мое кружевное белье, не собрались у наших ног. Мою обнаженную кожу покалывало от холода.
Но я не шевельнулась, чтобы прикрыться, не открыла рот, чтобы возразить. Я всегда была голой перед Лукьяном, несмотря ни на что.
Его взгляд скользнул вверх и вниз по моему обнаженному телу, все еще пустому, без малейшего проблеска тепла, которое обычно таилось в этой точке наших отношений – сексуальной точке. Так что я догадалась, что дело не в сексе.
— Я просто хотела быть красивой для тебя, — прошептала я так тихо, что меня едва было слышно.
Его глаза метнулись вверх.
— Больше так не делай, — холодно приказал он. Он поднял нож так, что тыльная сторона лезвия прошла вдоль моей скулы.
Я не могла дышать, когда он сделал это, желание скопилось в глубине моего живота. Темное и уродливое желание, которое я чувствовала лишь рядом с ним.
— Я хочу, чтобы ты была уродливой, — продолжал он, наблюдая, как нож играет с завитками моих волос. — Любой может быть красивым. Это так распространено. Легко. Пусто. Мне нужно, чтобы ты была уродливой. Мне нужно видеть твое уродство, потому что это единственное, чего я хочу. Потому что это реально. Этим я могу обладать.
Нож разрезал пряди моих волос, и они беззвучно полетели к нашим ногам, смешиваясь с обрывками ткани.
— Ты можешь полностью обладать мной, — прохрипела я, не двигаясь, чтобы остановить его.
Пусть отрежет мне все, что угодно. Для меня это ничего не значило.
Он опустил нож и покачал головой.
— Никто не может обладать красотой, — сказал он. — Это все равно что пытаться удержать воду, сжав в кулаке. Красота не держит форму. Это ничего не значит. Ничего не стоит, — его нож двинулся вниз, прослеживая шрамы на моем животе. — С другой стороны, уродство, — пробормотал он. — Длится вечно. Это осязаемо. Его можно взять. Обладать, — последовала многозначительная пауза. — Любить.
Я замерла. И не потому, что нож скользил по моей лобковой кости, кончик которого волочился по волоскам ниже.
— Ты любишь меня? — прошептала я.
Он никогда не говорил этого после того, как я убила Кристофера.
Лукьян прижал лезвие ножа к моему клитору.
Мое дыхание участилось, и желание пронеслось по телу, как наркотик. Щеки пылали от пламени, которое холодная сталь превращала в ад.
— Я люблю тебя, — согласился он ровным голосом. — Больше, чем ненавижу.
— Я думала, что слишком мало значу для тебя, чтобы ненавидеть, — проскрежетала я, бросая ему вызов в разгар своего желания.
Рука Лукьяна переместилась на место ножа, исследуя мою влагу.
— Ты же знаешь, что это была ложь, — его пальцы вошли в меня, а глаза потемнели от моего резкого вздоха. — Я говорил это себе.
Нож двинулся вверх по моему телу, боль смешалась с удовольствием, когда острый край проткнул кожу на своем пути. Взгляд Лукьяна переместился с крови на мои глаза.
— Я был злодеем с самого начала, Элизабет, — сказал он. — Ты встретила меня, как злодея, узнала меня, как злодея…
Он замолчал, и это само по себе было неприятно. Он не делал пауз в середине предложения, как делали другие люди, когда влияние слов брало вверх. Это было бы признаком слабости, человечности. Он не подавал таких признаков. До недавнего времени.
— Ты влюбилась в меня, как в злодея, — его голос был не более чем хриплым. Нож надавил сильнее. — Не забывай, что я не собираюсь превращаться в героя только потому, что люблю тебя.
Я кончила в ту секунду, когда его губы встретились с тем местом, где нож разрезал мою шею, целуя рану, слизывая кровь. Он прошелся зубами по ране, когда спазмы сотрясли мои кости.
Я смутно осознавала, как нож со звоном упал на пол, как он поднял мое обмякшее дергающееся обнаженное тело и понес к кровати.
Мой фокус стал более четким, когда его глаза пробежали по моему кровоточащему, обнаженному телу. Его руки быстро справились с рубашкой, размазывая ярко-красные пятна по ткани, пока он расстегивал пуговицы.
Моей кровью.
Испачкал рубашку.
Мне это очень нравилось.
Я долго моргнула, и он оказался голым. Стоит надо мной, как шакал. Как хищник. Я ожидала, что он встанет на колени на кровати, накроет свое тело моим, грубо войдет в меня. Заставит потерять сознание от его безжалостной погони за моим удовольствием.
Но он этого не сделал.
Вместо этого он направился к своему шкафу и исчез в его глубине.
Слова «не двигай ни одним гребаным мускулом. Даже не дыши» плыло позади него, оседая на моей коже.
Легкие почему-то повиновались.
Время промелькнуло, и он снова оказался на краю кровати, как будто никогда и не уходил. Ничего не изменилось. Его тело блестело в тусклом свете, вырисовываясь из черноты комнаты. Его мускулы словно высечены из камня, а эрекция – единственное, что указывало на его желание. Эрекция и сгущенный воздух в комнате.
— Теперь можешь дышать, — сказал он.
Я выдохнула грубо, долго и тяжело. Контроль, который он имел над моими основными инстинктами, контроль, который я с радостью отдала ему, дразнил края моего отступающего оргазма.
Серебро блеснуло в его руках, предмет, который я не видела из-за своей рассеянности. Мгновенно страх, который только усиливал мое желание, взял верх, прогнав его.
Я не двигалась, потому что мои конечности были скованы, застывшие от резкого эффекта такого интенсивного удовольствия, преследуемого внутренним и интенсивным ужасом. Все из-за стали в его руке.
Наручники.
Мне нравился его контроль. Мне нравилось, что он причинял мне боль. Что он был груб. Что он дергал меня за волосы, бил меня, трахал во всех доступных местах. Почти то же самое, что делал Кристофер. Но брак с Кристофером я приветствовала с ужасом, а жизнь с Лукьяном – с удовольствием.
Но наручники пробудили во мне что-то другое.
— Лукьян, — задохнулась я, чувствуя, как страх сжимает горло.
Выражение его лица не дрогнуло, хотя я знала, что он почувствовал перемену в комнате. Он наблюдал за каждой малейшей заминкой в моем дыхании, поэтому он знал о том, что я больше не чувствовала себя комфортно.
Он не произнес ни слова. Вместо этого он двинулся вперед, даже не дав мне возможности отступить, как я пыталась сделать в последнюю минуту. Его тело поймало меня в ловушку, и я сдержала желание бороться и кричать, как банши.