Потому что я была развращена и несчастна, и у меня всегда будет мертвый кусок внутри.
Первые два дня я запиралась в своей комнате. Очевидно, он заметил это, или, по крайней мере, заметила Вера, потому что три раза в день раздавался тихий стук, а затем дребезжание подноса. Я открывала дверь в пустой холл, тарелка с едой и питье стояли у моих ног.
Я пялилась на этот поднос, свирепо смотрела, забавляясь мыслью о голодовке, просто чтобы досадить ему. Но потом все равно ела. Я уже достаточно позволила ему испортить – уничтожить – мое тело.
Мне хотелось спать. Погрузиться в постель и никогда не просыпаться. Но мозг не позволял. Сон был даром для тех, кто не обременен.
Так что я работала. Без устали. По каждому настоящему проекту, и по всем будущим проектам.
На целый год.
Я прочла четыре книги. Ужасные. Страшные. Обычному человеку бы снились кошмары.
Но я не была обычной, и кошмары были моей реальностью.
Через два дня я уже не могла дышать одним и тем же воздухом. Я жаждала любой скудной свободы, которую мне предлагали.
Поэтому я осторожно вышла. Вернула себе привычку, которую приняла, когда впервые выползла из кровати.
Проснулась.
Занималась йогой.
Принимала душ.
Одевалась.
Завтракала.
Работала.
Бродила.
Читала.
Начала экспериментировать, активно работать против прутьев своей клетки. Я открывала окна, заставляла себя сидеть и дышать воздухом по крайней мере час. Потом высовывала голову из окна, заставляла себя смотреть, заставляла себя чувствовать, как воздух окружает мое тело. Засекала время. Первая попытка длилась три минуты сорок четыре секунды.
Рекорд – восемнадцать минут четыре секунды.
Это немного, но хотя бы что-то. Какая-то маленькая надежда, что я не останусь здесь навсегда.
Встреча с Лукьяном была неизбежна.
Я знала это.
Я ждала этого момента.
Жаждала.
И я подловила момент, как начинались много наших встреч. Столовая. Обед на четвертый день.
Он сидел там.
Но, в отличие от всех остальных случаев, он не поднял на меня глаз, а потом не опустил обратно в сторону тарелки. Его глаза нашли мои в ту же секунду, как я вошла в комнату. Он не отводил взгляд.
Я знала это, потому что чувствовала их на каждом шагу, каждом вздохе. Но на этот раз я отвела взгляд, притворяясь незаинтересованной.
Это стоило мне всего на свете.
Но я сделала это.
Я села, положил салфетку на колени и съела половину блюда. Это было все равно что жевать и глотать фольгу. Каждый укус – боль.
Но я умею справляться с болью.
Лукьян меня научил.
Но моя новообретенная терпимость могла справиться лишь с этим.
Нож и вилка со стуком упали на мою тарелку.
— Я ненавижу тебя, — прошептала я, уверенность и яд смешались, создавая из моего тона камень, когда я посмотрела на него через стол.
Он уставился на меня.
— Хорошо, — ответил он. — В ненависти есть шанс.
— Шанс на что? — потребовала я ответа.
Его взгляд был ровным. Непоколебимым.
— Шанс, что ты все еще любишь меня, — сказал он. — Потому что если бы ты не ненавидела меня, если бы ярость не кипела в твоей крови, а расширение зрачков не говорило о сильном эмоциональном гневе, то у меня не было бы ни единого шанса. И, может быть, если бы все действительно закончилось, я, скорее всего, был бы мертв. В твоих руках.
Я уставилась на него, не в силах понять, какие идеи он бросает мне и с какой холодной уверенностью он это делает.
— Я не убью тебя за то, что ты предал меня, — выплюнула я. — Я не занимаюсь убийствами, — даже когда слова слетели с моих губ, я почувствовала в них привкус лжи.
— Это я побудил тебя отказаться от человечности, — сказал он. — Следовательно, я тот, кто столкнется лицом к лицу с тяжестью своих грехов.
Я рассмеялась.
— Ты не веришь в бога, поэтому не можешь верить в грехи.
— Я верю в тебя, — возразил он. — Следовательно, любое действие, направленное на умышленное причинение тебе вреда без должного умысла является грехом. Величайшим грехом.
Я уставилась на него, ненависть жгла мою кровь, а ярость ее преследовала, потому что эта ненависть все еще управляла моей отвратительной и жалкой любовью к нему.
— Ты веришь в меня? — спросила я. — Ну, а я ни во что не верю, так что, думаю, это возвращает нас к тому, с чего мы начали, Лукьян.
Мой стул отскочил назад, звук скрипнул в воздухе. Я бросила салфетку на стол и встала, как плохая актриса в худшем голливудском фильме. Затем я повернулась на пятках и вышла, хлопнув за собой дверью.
Я ненавидела его. Очень сильно. Хотела пробежать миллион миль подальше от него.
Так что в конце концов я возненавидела себя еще больше, чем его. Потому что единственным местом, куда мне можно было убежать – комната, в которой я проснулась словно целую жизнь назад.
Потому что я больше никуда не могла уйти.
Мой сломленный разум не давал сил выйти за эту дверь, даже если тот мир снаружи не способен сокрушить меня больше, чем Лукьян.
Но потом, когда я меньше всего этого ожидала, в комнату ворвался внешний мир.
И он ударил меня по лицу.
***
Лукьян
За всю трапезу он не смог проглотить ни кусочка. Черт побери, за последние четыре дня он почти ничего не мог съесть. В основном он просто сидел в своей командирской комнатке, наблюдая за ней. Наблюдая за каждым ее движением, позволяя всему остальному исчезнуть.
Это было нездорово.
Это было нелогично.
Он был ошеломлен своей способностью так прочувствовать ее слова с их последней встречи. То, что она говорила. В ее прекрасных глазах виднелась абсолютная боль и предательство.
Это было хуже, чем любая смерть, которую он видел в бесчисленных глазах за десятилетия своего бизнеса.
Она станет его смертью. Это было правдой. Он знал это до мозга костей. Он всегда был уверен, что покинет эту землю на своих собственных условиях.
Но теперь он был уверен, что все решит она.
Он презирал каждую секунду последних четырех дней. Его кожа была неудобной, невыносимой. Его первоначальный план состоял в том, чтобы терпеливо ждать, пока она оправится и сама придет к нему. Он позволил ей сделать первый шаг. Хотел вернуть себе власть.
Но на четвертый день он потерял терпение.
И контроль.
И силу.
И ему было наплевать.
Когда она влетела в столовую, бросив на него лишь пренебрежительный взгляд, в его грудную клетку вонзился осколок стекла.
Он ожидал, что она сломается. Развалится на части и закричит. Хотя бы посмотрит ему в глаза.
Она ничего не сделала.
В течение четырнадцати минут и восьми секунд он слышал только стук посуды и оглушительное молчание. Он был в нескольких шагах от того, чтобы швырнуть бокал в стену – потерять свой драгоценный контроль – просто чтобы получить от нее реакции, но она заговорила.
Она заявила о своей полной и настоящей ненависти к нему.
И это было облегчением.
Ненависть приемлема.
С ненавистью он может поработать.
После того как она умчалась, забрав с собой большую часть его здравого смысла, он молча сидел за столом, думая о том, что делать дальше. Как спланировать наилучший результат.
Лучший результат – она в его постели, его член внутри ее влагалища и она верхом на нем, пока они оба не забудут все остальное. Его пальцы так крепко сжали бокал, что он разбился. Мелкие осколки стекла впились ему в ладонь, и он, не моргнув глазом, выдернул их, глядя, как по рукам стекает кровь.
Он жаждал размазать эту кровь по молочно-белой коже, когда будет трахать. Именно это он и собирался сделать, но зазвонил телефон.
Он мгновенно насторожился, и оружие, приклеенное скотчем под столом, оказалось в его руке. Он подошел к фарфоровому шкафу, толкнул его в сторону, показывая скромный арсенал. У него было по одному на каждую комнату в доме.