Что-то холодное и тяжелое прижалось к моим рукам.
Пистолет.
Мои пальцы обхватили его, а тело наслаждалось ощущением, которое пришло вместе с оружием.
Его рука обхватила мое запястье, переместила его в пространство между нами, так что пистолет прижался к его груди. Мой палец напрягся на спусковом крючке.
— Если хочешь уйти, сделай это, убей меня, — предложил он. — Это твой единственный шанс.
Его глаза ярко вспыхнули. Честностью. Чем-то вроде принятия смерти. Он не был уверен в исходе дела. Теперь я непредсказуема. Я держала его смерть в своих руках, позиции нашей первой встречи поменялись местами. Он идет на риск. Он думал, что я способна нажать на курок.
Я тоже так думала, пока мой разум вспоминал все, что было между нами. Предательство. Боль. Уродство.
— Хочешь, чтобы я тебя убила? — спросила я.
— Нет, я не хочу умирать, — сказал он. — Но если так, то единственный способ встретиться с могилой – это познакомить меня с ней. Будь то сейчас или через три десятилетия. Я никогда не знал, сколько сердцебиений у меня осталось. Я контролировал все вокруг себя, хотел, чтобы у меня было какое-то преимущество, но в жизни нет уверенности.
Мои глаза не дрогнули. Как и хватка на пистолете.
— Так будет легче, — прошептала я. — Если я нажму на курок.
Он кивнул.
— Так и будет. Скорее всего, для нас обоих.
Мы оставались в подвешенном состоянии между мирами.
Затем я отступила назад, вынула магазин и опустошил патронник. Пистолет упал на пол.
— Я не готова к легкому, — выдохнула я, мое тело опустилось и тут же напряглось от этого решения.
Решения, которое определит мою жизнь и ее продолжительность.
Лукьян не шевельнулся. Не издал ни единого вздоха облегчения.
— Но я все равно не готова простить тебя, — сказала я, мой голос был как лезвие.
Я повернулась спиной и пошла прочь.
========== Глава 19 ==========
Мой вздох пронесся по комнате, отражаясь от невидимых стен тьмы. Я быстро заморгала, прижав руку к груди, волосы прилипли к голове из-за пота.
Я была одна.
Не нужно было смотреть на часы, чтобы понять, что сейчас самая глухая ночь. Потому что именно тогда начались мои кошмары. После того как я просыпалась. Именно в это время, каждую ночь, все то время, что я спала одна.
Ночь была моим врагом.
Лукьян был моим врагом.
Ночь была местом, где рождались и созревали ужасы. Свет не мог их прогнать, тени становились телесными, угрожающими и неотвратимыми. И каждая темная мысль, таившаяся в уголке моего сознания, расцветала в тени. Мир казался на краю пропасти в темноте, посреди ночи.
Но рассвет прогонял большую его часть. Не побеждал, просто отсылал эти тени в угол, а уродливые мысли обратно в подвал моего разума, куда я отваживалась заглядывать только под покровом темноты.
Почему я ожидала, что кошмар исчезнет с наступающими лучами солнца в эти последние утра, целуя комнату и делая ее ничем не примечательной и безвредной, как это было всегда, я не знала. Кошмар был слишком сильным, чтобы устрашиться такой вещи, как свет. И, несмотря на лучики солнца в комнате и отсутствие тени, кошмар стоял здесь. Каждое утро. Каждую секунду я бродила по дому, потерянная и злая.
Раньше кошмар был моим спутником, но теперь, когда я осталась одна, он стал моим мучителем.
И я захотела, чтобы он остался. Нуждалась. Я так привыкла к своему кошмару, так привязалась к нему, что боялась, как бы он не исчез совсем.
Потому что он бы тоже исчез.
Я не могла проснуться еще одним утром, глядя на восход солнца, зная, что это ничего не изменит. Новый день был просто еще одной зияющей пустотой, тикающими часами перед тем, как ночь снова поглотит меня.
— Это безумие, — прошипела я, откидывая одеяло и спрыгивая на пол. Он холодил мои босые ноги, или, может быть, это мои ноги мерзли на полу.
Несмотря на тонкий блеск пота я замерзла. До костей.
Но я ничего не надела, когда мчалась по темным коридорам спящего дома.
Это не поможет. Ни одежда, ни обжигающий душ, ни физические упражнения. Ничто меня не согреет.
Я даже попыталась поднести руку к пламени свечи – больше всего мне было любопытно. Она покраснела и покрылась волдырями, но боли не было.
Человек с ледяной крошкой вместо сердца был единственным, кто мог бы прогнать леденящее чувство.
Я почти не думала о своем маршруте, когда мчалась через дом, кошмар и холод были на хвосте, но я даже не заметила, что иду в мертвую комнату, а не в его спальню.
Логика подсказывала, что он спит, а значит, первым делом надо искать именно на кровати.
Но логика не диктовала условия Лукьяну.
Из-под двери в его кабинет лился свет. Мое ухо раздражающе пульсировало, но к этому моменту я уже привыкла, и боль добавлялась в коллекцию.
Я следовала за светом, пока моя рука не легла на замаскированную шкафом дверь мертвой комнаты. Я прижалась щекой к книгам в дверях, вдыхая затхлый запах, позволяя ему проникнуть в меня.
Затем я осторожно толкнула дверь, открывая комнату.
Но мертвых не было. Каждый яркий и красивый труп исчез, оставив только слабые следы на белых стенах.
В комнате осталось только одно мертвое существо. Он сидел в кресле, баюкая стакан водки.
Он посмотрел прямо на меня.
Я вдохнула.
Затем меня пронзило тепло. Источником тепла были его ледяные глаза. Это нелогично, но это Лукьян. От меня исходила огненная ярость. Жгучая ненависть.
Я хотела, чтобы он исчез с лица земли после того, что сделал со мной, хотя я знала, что тоже исчезну, если это когда-нибудь случится.
— Куда они все подевались? — спросила я.
Я оглядела голые белые стены. Но он нет.
Он был сосредоточен только на мне. Весь его напряженный и сосредоточенный фокус. И я словно резко не входила в комнату посреди ночи. Нет, как будто я была там все время.
— Элизабет Хелен Аид, — сказал он вместо этого, поднимаясь со стула.
Я застыла в ту же секунду, как его шаги выдали направление.
Ко мне.
Разве не этого я хотела? Иначе зачем сюда пришла?
— Родилась тридцать первого октября тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.
У меня перехватило дыхание, когда он приблизился ко мне, обошел вокруг, восхищенный так же, как и тогда, когда смотрел на рамки и описывал мертвых птиц.
— Более известен этот день, как Хэллоуин, — продолжал он говорить, останавливаясь, вставая прямо передо мной.
Его дыхание было горячим на моем лице, энергия пульсировала вокруг него, давя на мою кожу. Но он не прикоснулся ко мне.
— Возник с древнего кельтского праздника Самайн, где люди одевались, зажигали костры, чтобы отогнать призраков.
Его глаза разрывали мою душу, сдирая с нее кожу каждый миг, когда я продолжала встречаться с ним взглядом. Я приветствовала раскаленную добела боль и ненависть, бурлящие в моей груди.
Ненавидела себя за то, что нуждалась в нем и хотела его после всего, что он сделал. Ненавидела за то, что он знал, – я все равно приду сюда.
— В восьмом веке папа римский Григорий Третий назначил первое ноября днем чествования всех святых, — продолжал он деловым тоном, резко противопоставляя все остальное, что он говорил, тому, что значили эти слова. — На протяжении многих лет день всех святых включал в себя некоторые традиции. Именно поэтому канун дня всех святых позже стал известен как Хэллоуин. Шотландский поэт Роберт Бернс фактически помог популяризировать слово «Хэллоуин» стихотворением, которое написал в тысяча семьсот восемьдесят пятом году под тем же названием.
Я наблюдала за ним, за тем, как он говорил со всякими фактами и деловитостью. Описывал меня так, словно я уже умерла, а он восхвалял мои качества при жизни. И вместо того чтобы чувствовать, что он подталкивает меня к смерти, я никогда не чувствовала себя более живой.
— Согласно кельтской мифологии, завеса между потусторонним миром и нашим слабее во время Самайна, — сказал он. — Это облегчает возвращение духов. Конечно, ты, Элизабет Хелен Аид, родилась в тот день, когда смерть вступает в сговор с жизнью, пытается схватить ее в свои объятия. И именно этим ты занимаешься всю свою жизнь, все три десятилетия – пытаешься стряхнуть с себя то прикосновение смерти, которое пришло из могилы в день твоего рождения. Ты родилась с таким отпечатком Самайна… больше, чем любой другой октябрьский ребенок.