К сожалению, пляж у набережной оказался непригодным для купания. Крупные камни и тёмная гряда кораллов почти у самого берега — живописно, но в воду заходить неудобно.
Верхаен приехал в благодатный уголок вечного лета из заснеженного Миннеаполиса. Окунуться в теплый океан, тут же, по приезде, было для него делом принципа. Глядя на каменистый берег, профессор нахмурился и Фреттхен, его верный гид и правая рука, тут же отреагировал:
— У нас есть еще два пляжа. «Рыбацкий» — там прекрасная, тихая бухта и «длинный» — белый песок, пологое дно. Вы останетесь довольны! «Рыбацкий» — вооон там, — махнул рукой Хорёк куда–то вправо, — за детским городком. А «длинный» — подальше. Он на другом конце и к нему довольно крутой спуск…
— Благодарю, но не сейчас. Я не настолько хорошо себя чувствую после перелёта, чтобы совершать долгие пешие прогулки. Пойдемте лучше, перекусим где–нибудь.
Лёгкий ужин в кафе «Бриз» порадовал свежими солоноватыми устрицами, коктейлем из креветок и лобстером с гриля.
Верхаен остался доволен, и Фреттхен, который считывал малейшие оттенки эмоций с его лица, трещал без умолку, пока они поднимались по извилистой улочке к профессорскому дому.
— Вы обязательно должны посмотреть нашу галерею! Мы ежемесячно обновляем экспозиции. А иногда и чаще!
— Завтра, все завтра, — махнул рукой Гельмут, — увидимся завтра!
Он захлопнул дверь и отправился прямиком в душ. А оттуда — в объятия Морфея.
Утро выдалось прекрасным — он рано лег и рано встал, замечательно выспался и застал удивительной красоты рассвет. Дошёл, не торопясь, до «рыбацкого», про который толковал Хорёк, и насладился в полной мере и девственной чистотой природы, и тишиной, и одиночеством. После шумного мегаполиса всё это казалось настоящей роскошью.
Если бы не пара перевёрнутых лодок на берегу и одна — замершая крохотной точкой в океане, можно было подумать, что Гельмут очутился на необитаемом острове и единолично владеет розовыми скалами, разноцветной галькой и прозрачной водой, в которой видно не только мальков, но и каждый мелкий камушек на дне.
После купания он принял душ, спустился на набережную и позавтракал под резкие крики чаек и тихий плеск волн о камни. Затем провел полдня в кабинете у школьного психолога.
— Вот этот, этот и этот. Вот ещё. Ещё один, — бросал он папки Фреттхену на стол.
Перебирал личные дела и результаты тестов, отбирая тех, на кого хотел посмотреть лично.
— Да, мистер Верхаен, — встал на вытяжку Хорёк.
— Не надо официоза. Зовите меня по имени. А это кто? Ну и ассоциации! Океан — свобода, небо — простор, пальма — одиночество, галька — твёрдость… забор — побег! Куда ни ткни — сплошная индивидуальность и свободолюбие. Что за Джереми Вильямс? Что–то я его не припомню.
— Хороший парень, — затараторил психолог. — Немного молчаливый и замкнутый, но в целом — подающий надежды. Мы с ним очень подружились — я на короткой ноге со всеми ребятами! У меня всё под контролем.
После беседы с Вильямсом и остальными, не вполне благонадёжными воспитанниками — обед в школьной столовой. Профессор пожалел, что не наведался в полюбившийся «Бриз». Там кормили вкуснее. С другой стороны — шагать под жарким тропическим солнцем, обливаясь потом, то ещё удовольствие. Лучше простой картофельный салат, но рядом со школой.
Сиеста — сладкое время послеобеденного отдыха, и вот профессор обозревает Эколу со своего балкона. Он тут главный. Он — Гельмут Верхаен, давно вошёл в круг победителей и заслужил право смотреть сверху вниз.
Профессор повернул гордый профиль направо — туда, где неспеша прогуливался утром. Корпуса детского городка, а за ними «рыбацкий пляж».
Слева, за поселковой амбулаторией, укрытой зарослями морского винограда — рабочий поселок. Длинные строения, похожие на обувные коробки с множеством дверей. С другой стороны — тоже двери, только раздвижные и выходят на крошечные участки со стандартными мангалами.
А где–то позади, за кварталом молодожёнов должен быть еще один пляж — «длинный». Тот самый, с белоснежными песками и пологим дном.
Воистину — рай на земле!
Не то, что та дыра, в которой его угораздило родиться.
Гельмут Верхаен появился на свет в семье рестораторов. Звучное слово на деле означало прокуренный зал на двадцать столиков, пьяные выкрики и потасовки, липкие столы, тяжёлые пивные кружки и грязный туалет, отмывать который, частенько приходилось будущему профессору. Бизнес балансировал на грани разорения. Об этом денно и нощно причитала госпожа Верхаен — худая женщина неопределенного возраста, с такой тусклой наружностью, что казалось, будто она давно покрылась копотью, как и все её кухонное царство. Своими жалобами она доводила до бешенства Верхаена–старшего. Стоило жене открыть рот — благоверный тут же начинал таращить глаза, багроветь, раздувая толстые щеки, и срываться на петушиный крик.