Будь сегодня обычный день, Джереми обязательно забежал бы к Хайли и Бобу поделиться своим открытием, но сейчас не до того. Он вышел из корпуса — руки в карманах — и зашагал по обочине к центру поселка. Пух и перья летели в лицо.
На площади одетые в синие халаты работники возились с генератором. Ими руководил возбуждённый Хорёк. Из окна ближайшего дома, через клумбу с бегонией, тянулись длинные черные провода, извиваясь в пыли, точно ядовитые змеи. Сама установка громоздилась на открытой платформе и тонко, противно гудела — это был тестовый режим. Сквозь обычный для Эколы гам до Джереми доносился её комариный писк, едва уловимый, но болезненный, вызывающий ломоту в висках.
«Танцуй, сказала она, танцуй, — игриво журчало из репродуктора, —
А я не знал, смеяться или плакать…»
Но вот куплет иссяк, оборвался, словно кто–то с размаху заткнул певцу рот, и зазвучал марш Мендельсона. Джереми вздрогнул. Чей–то голос произнес прямо у него над ухом: «Боже мой! Этой вещице уже столько лет!», а потом внутри мелодии вдруг — медленно и нежно — расцвела другая, ломкая, светлая и ранимая, как только–только проклюнувшийся росток.
«Это Вилина!» — прошептал Джереми. Да, это была она, воспарившая, отделённая от плоти, переложенная на музыку. Ликующий марш обнимал её крепко и спокойно, по–мужски — и уверенно вел через площадь, а Джереми стоял и впитывал Вилину каждой частичкой своей души.
Кто–то шумно втянул в себя воздух. Хорёк взмахнул рукой, подавая сигнал работникам — комариный писк прекратился.
И воссияла радуга! Высокая, блестящая дуга, под которой должны пройти молодые. Красный металлик, оранжевый металлик, жёлтый металлик, зелёный металлик… семь ядовитых металлических цветов. Люди шарахнулись от неё прочь, наступая друг другу на ноги. Джереми обхватил голову руками — с новой силой заломило виски. Радуга сыпала искрами и гудела — сочно и тревожно, на низких частотах.
Даже музыка присмирела, точно вслушиваясь в её гул — Мендельсон с Вилиной ступали тихо и легко, будто на цыпочках.
— Дорогу! — заволновались на площади. — Дорогу жениху и невесте!
Джереми толкали, расступаясь, зеваки. Пихали локтями в бок. Он вытянул шею и увидел Вилину под руку с Робертом. Они шли медленно, устремив в пространство одинаковые — невидящие — взгляды. На лицах застыло восторженно–экстатическое выражение. «Наглотались чертовых таблеток», — подумал Джереми, чувствуя, как сердце маятником раскачивается в пустоте. Вверх–вниз, и опять вверх… и опять вниз — в отчаяние, в бездну.
Худая, высокая девушка, прекрасная, как никогда, в длинном русалочьем платье и с обнажёнными плечами, вся усыпанная белыми перьями… перья в распущенных волосах, на плечах, перья на груди, утопленной в кружевах. Словно вся состоит из перьев. Одета в перья. Не его Вилина. Чужая, одурманенная, похожая на зачарованную принцессу. В ней больше не было ни дневной робости, ни ночной грации. Она двигалась, как во сне.
Когда молодые проходили под радугой — гул усилился, и Вилина словно на мгновение проснулась. Ее тело страшно, неестественно напряглось и выгнулось, будто в эпилептическом припадке, а черты исказились такой болью, что Джереми чуть не вскрикнул. На Роберта он в эту минуту не смотрел — вероятно, с тем происходило то же самое.
Но миг пронесся — такой стремительный, то никто, должно быть, и не успел ничего понять. Радуга погасла, растворившись в солнечном свете, а Вилина и Роберт с улыбкой обнялись.
— Ура! — крикнул кто–то, и снова — громкий и торжествующий — грянул свадебный марш.
Отовсюду раздавались поздравления. В воздух полетели цветы и кепки.
— Войди в виноградник, брат мой, — затянули сладкие, как патока, голоса.
К счастливой паре подскочил Хорёк — такой напыщенный, что будто стал выше ростом — и вручил им бумагу с двумя золотыми тиснёнными печатями. Что там написано, Джереми при всём желании не смог бы разобрать, слишком далеко, но отчего–то ему показалось, что и на печатях идёт по кругу витееватая надпись «Happy Birds».
Пошатываясь, он отступил назад, за чужие спины. Кто–то бодро хлопнул его по плечу.
— Привет, Дже!
Джереми обернулся, в полутора шагах от него стоял Боб. Таращил круглые глаза и улыбался добродушной, глупой улыбкой.
— Красивая невеста, да? Я бы тоже такую хотел!
— Да уж, конечно. Тебе только такую.