— Ты о ком это? — лениво отозвался Джереми.
— Ну, этот… как его… этот, который с крыши слетел… Ра… Ра…
— Рамон?
— Ну, да. Головой, слышь, приложился реально. Надо такое сказать, три года назад строили! Я здесь вырос. В Эколе. На этом пляже играл, и в скалах. Искал гнезда чаек… — Боб довольно хохотнул. — У них яйца пёстрые, и птенцы такие же. Серые, в чёрную крапинку, ага. А писку от них! Пищат, как у Хорька телефон.
— А я как–то на берегу камешек нашёл, красный, вроде сердечка, — подхватил Хайли. — Сквозь него смотреть было классно. Как сквозь цветное стекло. Все красным становилось. Вода, песок. Может, это и была стекляшка.
— Песок, будто марсианские барханы, да? — Джереми приподнялся на локте. Сонливость с него как ветром сдуло. — А я тоже помню этот камешек. Не стекло, нет. Оно — холодное, а то сердечко грело ладони. Точно осколок закатного солнца в руках держишь… Хайли, как это может быть, что мы с тобой помним один и тот же камень?
— Стекляшка, ага, — гнул своё Боб. — У меня их много было. Я калейдоскоп однажды разбил — случайно, ясное дело, на пол уронил, а там стекляшки всякие: синие, красные, зелёные. Сквозь синюю глянешь — всё синее, будто по небу ходишь, ага? Сквозь зелёную — как в той сказке, не помню, в какой, в детстве читал. Там ещё соломенный мужик был… и обезьяны летучие… А у мужика, но не соломенного, очки были с зелёными стеклами…
— Да ладно, — лениво протянул Хайли. — Сколько здесь таких камней? Один, что ли?
— Я только один видел, — упрямо сказал Джереми.
— Может, тот же самый. Я потерял — ты нашел. А может, их тут много.
Джереми неуверенно пожал плечами. Копнул рукой гальку, просеял сквозь растопыренные пальцы. Камешки серые, белые, рыжие, обточенные волнами, круглые, как на подбор, снизу — мокрые, сверху — сухие, в разводах морской соли. Ни одного красного, похожего на сердечко. А Джереми отчего–то не сомневался, что найдёт его — так живо тот стоял перед глазами. Тёплый и как будто светящийся изнутри — может, это был рубин? Драгоценный камень. Такие не валяются просто так, среди песка и гальки.
Зачерпнул ещё раз, просеял… Странное ощущение — как будто все вокруг ненастоящее: пляж, лодка на берегу, волны, друзья, загорающие рядом с ним под пасмурным небом. И сам он себе показался ненастоящим — подделкой, вроде пластмассового дерева в горшке. Словно он лгал этому миру, а мир — лгал ему.
Сквозь прореху в тучах выглянуло солнце. Неяркое, оно светило вполсилы, будто сквозь дым, но океан посветлел и даже ветер почти стих, улёгся, поджав хвост, как струсившая собака. Горизонт, напротив, налился чернотой — туда, вдаль, уходило ненастье.
Галька в руках золотилась.
— Привет, мальчики!
Джереми посмотрел снизу вверх.
Болонка, собственной персоной. Не собака, конечно, а одноклассница — Софи. Короткая красная юбка, блузка из полупрозрачной ткани, мягкой на вид — так и хочется прикоснуться, проверить — из шелка, наверное. Кудряшки эффектно рассыпались по плечам. Умеет себя преподнести девчонка. Боб и Хайли одновременно заулыбались, а Джереми опустил глаза. Он продолжал перекатывать камешки в ладонях, пока Софи тараторила:
— Загораете? А меня Дже обещал на лодке покатать. Правда, Дже? Надоело стоять за мольбертом, да и рисовать тут больше нечего — везде одно и то же. А с погодой сегодня повезло, не жарко. Да, Дже?
«Ничего я не обещал», — буркнул Джереми, но так тихо, что никто не расслышал.
— Повезло? — сердито возразил Хайли. — Того и гляди заштормит!
— Да ладно, какой шторм? Покачаемся на волнах немножко и обратно.
— Не слушай её! Нашла время для прогулок.
— Джереми — опытный моряк. Я же не тебя прошу, а его, — невинно изрекла Болонка, привычно сдувая челку со лба.
Боб в спор не вступал. Он растянулся на гальке, пытаясь заглянуть Софи под юбку.
Джереми усмехнулся:
— Пошли. Поможешь мне свернуть сети.
Не оглядываясь на друзей, он зашагал по берегу к лодке. Софи, оскальзываясь в туфельках на гладких камнях, радостно засеменила вслед за ним.
Джереми грёб молча, рассеянный и слегка встревоженный. Что–то важное он сегодня упустил, не заметил за болтовнёй. В голове еще вертелись обрывки разговора и собственные — иногда размытые, иногда четкие до боли — воспоминания. Его детство, как яблоко с червоточиной, несло в себе какой–то дефект, вот только он никак не мог сообразить, какой именно. Лодка, медленно покачиваясь, скользила вдоль скал. Иногда высокая волна швыряла её в сторону, легко, как бумажный кораблик или кусок пенопласта, но Джереми, орудуя веслами, выравнивал утлое судёнышко.
Софи устроилась на корме, вытянув тонкие загорелые ноги. Туфли скинула, дразня спутника узкими ступнями. Красная юбка задралась высоко — намного выше колен, и Джереми очень хотелось её одернуть. Но он крепился — и старательно отводил взгляд.