— Имбирь, — сказал Джереми, не открывая глаз. — Морковь. Лук. Чеснок. Картошка. Яблоко?
Как у Триоли, на уроке сольфеджио.
— Правильно! Ну!
— Сметана. Мускатный орех. Еще что–то… — не расслышать никак. Тихое, вкрадчивое… Не музыка, а точно лёгкое сухое постукивание. Цоканье мышиных коготков по паркету. А, вот оно! — Шампиньоны!
— Друг мой, из тебя бы вышел замечательный повар! — с чувством произнес Фреттхен.
— Я не хочу поваром, — покачал головой Джереми. — Мне бы лодку… Плохо мне без нее.
— Лодка твоя утонула, а новую пока не проси. Не дадим. Отмочил ты, парень, нечего сказать, — нахмурился Хорёк, но не сердито, а как будто задумался о чём–то невесёлом. — Чуть не утопил девочку. Смелым показаться хотел? Да, я понимаю, первая любовь и всё такое… Сами такими были. Молодость толкает на отчаянные поступки.
Должно быть, Хорёк добавлял в свою стряпню, какую–то пилюлю искренности, потому что во время совместных застолий, Джереми выворачивал перед ним душу, как пустой карман — и никак не мог удержаться. После самому бывало стыдно, и недоумение мучало. Болтал, как пьяный — а ведь не был пьян!
Вот и сейчас, ухватившись за слово «любовь», он зачем–то принялся рассказывать Фреттхену про Вилину, и про их невинные прогулки по ночному берегу, и про свои… не мечты даже, а глупое томление, детский почти восторг… и как потом всё обрушилось из–за её свадьбы. А Болонка, то есть, Софи — это так. Навязалась. Не стоило идти у неё на поводу. Только лодку погубил.
Говорил он, один за другим уплетая хрустящие пирожки — и не замечая их вкуса. Тарелка с супом тоже как–то незаметно опустела, и видны стали на дне два золотых оленя, сцепленные рогами посреди серебряной лужайки.
Хорёк слушал его, потрясённый.
— И как я не видел… упустил… надо же… — бормотал он себе под нос, когда Джереми останавливался, чтобы перевести дух. — Так, ну а что же ты молчал? Почему не рассказал мне раньше?
— Это могло что–то изменить?
— Нет, конечно, но я бы помог тебе справиться с ситуацией, избавиться от негативных эмоций. Мы ведь доверяем друг другу, правда?
Хорёк отодвинул тарелку — сам он съел очень мало, так что до оленей не добрался — и забарабанил пальцами по столу.
— Видишь ли, Дже… Мы делаем всё, чтобы вам было хорошо. Всё — понимаешь? Но, пожалуйста, не думай, что это так просто. Люди — не горошины в кастрюле, чтобы их встряхнуть — и каждая заняла свое место. Не бывает на свете счастья настолько круглого, чтобы угнездилось в своей лунке и не мешало другим. Ты понимаешь меня? Да ты бери, бери овощи… Не стесняйся. Так вот, желания разных людей настолько противоречивы, что совместить их бывает так же трудно, как связать веник из кривых прутьев…
Джереми чуть не поперхнулся куском пирожка. Осторожно кашлянул в кулак.
— Поэтому нужен порядок. Вот, взять тебя, Вилину, Роберта, — продолжал Хорек. — Как угодить всем вам? Не бывает счастья на троих. Но ты — младше на пять лет. Нет, это не критично, но согласись, что ровесникам легче понять друг друга. В Эколе принято жениться и выходить замуж за одногодков. Таков порядок. И тесты опять же… у этих двоих получилась восьмидесятипроцентная психологическая совместимость — это очень много. При том, что нижняя граница — шестьдесят пять. Чёрт, да что тут говорить? Все равно дело сделано. Что радуга сочетала, того человек да не разлучает.
Джереми сидел, понурившись, и вяло тыкал вилкой в рагу. Он понимал, что Фреттхен прав, но что–то в нем отчаянно противилось этой правоте. «А двадцать процентов? — хотелось ему закричать. — Как быть с остальными двадцатью процентами? Что, если они сделают Вилину несчастной?»
Хорёк придвинулся вместе с табуреткой и положил ему руку на плечо.
— Не грусти, дружок. Как там царь Соломон сказал? Всё проходит, и это пройдет. Поверь, я ведь старше тебя и опыта в таких делах у меня побольше, — наклонившись к самому уху Джереми, он заговорил тихо. Чудно, должно быть, смотреть со стороны. Ученик и психолог сидят и шепчутся, как два заговорщика.
— Девчонки — это ерунда. Тебе сейчас главное поставить перед собой конкретные цели. Вот что, например? С лодкой мы что–нибудь придумаем. Про Вилину забудь. Музыка?
Джереми упрямо качнул головой.
— Зря ты так. Ведь ты любишь музыку. Человек должен к чему–то тянуться душой. Не важно — к чему именно, главное, чтобы его, собственное, из сердца идущее. Погоди. Хочу тебе показать кое–что, а ты мне скажешь, что это такое, на твой взгляд.