— Постарайтесь, пожалуйста. Я на вас рассчитываю.
— Гельмут! — Хорёк излучал детскую радость. — Посмотрите, какой шедевр я приготовил для Софи! Наша великолепная госпожа Лэй согласилась мне ассистировать и вуаля! Полюбуйтесь на эту красоту! Видели вы в своей жизни что–то подобное? Я думаю, Софи будет в восторге!
— Да, прекрасный торт, — равнодушно бросил Верхаен, оглядываясь в поисках именинницы.
Над пляжем сгущалась синева, твердела, сбиваясь на тёмно–фиолетовый. Она почти погасила розовые и оранжевые краски заката, растворила очертания темнеющих пальм и вертлявые фигуры подростков. Вот загорелся один костер, за ним — второй, и вскоре весь пляж расцвел огненными цветами. Шум прибоя смешивался с мягким треньканьем гитары. Донеслись обрывки песни, её перебил взрыв смеха и выкрики звонких, молодых голосов.
Профессор неожиданно почувствовал себя старым, побитым молью экспонатом.
Музейной редкостью, до которой давно никому нет дела, и которую тут же забывают, выныривая из душного зала на свежий воздух, в настоящую жизнь.
Он вдруг совершенно четко осознал — его поезд ушел. Он сел не на той платформе и уехал не туда. Вот она — настоящая, неподдельная радость. Такая, какую увидел он в глазах Софи. А какая радость есть у него? И была ли она? Он потратил свою юность на капризную, избалованную дочку банкира. Для чего? Зачем? Да он бы швырнул сейчас всё свое состояние к босым ногам этой маленькой художницы — за право разделить её радость, её молодость, её способность наслаждаться жизнью, не думая об обязательствах, недовольных спонсорах и завтрашнем дне.
А вместо этого ему придется паковать чемодан и возвращаться к надоевшей жене, с её сплетнями, жалобами на мигрень, выходами в свет к таким же мумифицированным победителям жизни и тоскливому исполнению супружеских обязанностей.
«Happy Birthday to You! Happy Birthday to You! Happy Birthday, Dear Sophie, Happy Birthday to You!» — репродуктор грянул так неожиданно, что Гельмут вздрогнул и тут же устыдился этого. Он воровато оглянулся посмотреть, не заметил ли кто его оплошности, но никому не было до него дела.
«Дорогие друзья! — неслось над пляжем усиленное микрофоном контральто Триоль. — Подходите к шатру! Вас ждет великолепное угощение в честь семнадцатилетия нашей дорогой Софи!»
На её призыв слетелись крикливые гости и, словно голодные чайки, окружили длинный стол, над которым шоколадной башней высился украшенный свечами торт.
— Софи! Где Софи? Ребята, пропустите именинницу!
Хорёк взобрался на возвышение позади стола и оттуда, словно дирижер, размахивал тонкими руками.
— Я здесь! Уже иду! — откликнулся радостный, звонкий голосок.
Гельмут увидел, как Софи уступают дорогу, она пробирается сквозь толпу к Фреттхену и тот помогает ей взобраться на импровизированный постамент — прямо над сияющим облачком свечей.
В тёмных бархатных глазах отражаются язычки пламени, нежные детские губы расплываются в улыбке — она поглощена своим праздником. А в вырезе блузки торчит роза — увядшая и бледная, как и подарившая ее рука.
Верхаен повернулся и быстро пошел прочь.
За спиной раздались хлопки и шипенье салюта, восторженный гул, крики и аплодисменты. Песок под ногами окрасился в синий, потом в зелёный цвет, а в следующую секунду небо полыхнуло ярко–красным заревом.
Стремясь поскорее слиться с темнотой, Гельмут ускорил шаг. Начал, торопясь, взбираться по крутой тропинке и упал коленями на острые камни. Попытался ухватиться за траву, но только ободрал до крови руки.
От шатра донесся раскат дружного смеха. Сердце бешено заколотилось — Верхаену показалось, что смеются над ним.
«Чёрт, будь оно всё проклято», — выдохнул он в темноту, и снова полез наверх. А после, прихрамывая, брёл к дому, испытывая дикое желание достать пивную кружку, вылить в неё всё содержимое пузатой бутылки Курвуазье и осушить залпом, словно банальное, дешёвое пиво.
Однако, добравшись, наконец, до дома, он поступил проще. Открыл коньяк и унес его с собой в ванную.
«Чёрт знает, что такое, — бормотал Гельмут, раздеваясь. Он порядочно нахлебался прямо из горлышка, пока шёл по коридору, и захмелел. — Придется выкинуть эти брюки. Да и черт с ними! И мокасины туда же! И рубаху!»
Профессор совал в ведро перепачканную травой и кровью одежду и утрамбовывал её желтоватой ступней. Любимую пару обуви аккуратно водрузил сверху. Осмотрев композицию, печально покачал головой и полез в ванну.
«Ну и пусть веселятся, — объяснял он бурлящему крану, — пусть! Мне никто не нужен. У меня всё есть! — он обвел зажатой в руке бутылкой отделанную мрамором комнату, со всеми её зеркалами и золочёными светильниками. — Я — Гельмут Верхаен!»