— Пойдешь со мной на выпускной? — выдавил, краснея, на перемене.
— Я уже приглашена, — легко ответила Джина, улыбнулась и, привычно откинув косу за спину, направилась к стайке любопытных, глазастых подружек.
Фреттхен покраснел и на негнущихся ногах побрел прочь, горбясь от летящих в спину шуточек.
На выпускной вечер Марк пошёл с Полли Моул — такой же некрасивой, как он сам. Она робко улыбалась, пока они неуклюже танцевали, и даже пыталась завязать разговор. Возможно, прояви он интерес, у них мог бы случиться роман. Но тощая Полли с тяжелым подбородком, кривым носом и маленькими глазками не вызвала у павшего духом Хорька энтузиазма.
Он махнул рукой на любовь, а вместо этого голодным зверьком принялся грызть науки.
Пока его сверстники предавались веселью и разврату на частных вечеринках, в родительских спальнях и в салонах автомобилей, он учился, поддерживал волонтёрские движения и подрабатывал в Макдоналдсе.
Изначально, Фреттхен собирался посвятить жизнь поварскому искусству, но папа Стивен неожиданно воспротивился. Высшее образование было его заветной мечтой, которую он сам воплотить так и не сумел, и как всякий родитель, перенес на сына.
— Учитель, вот прекрасная профессия, — наставлял он Марка, с достоинством поглощая фасолевый суп и заедая его сырным сэндвичем. — Всегда в тепле, в чистоте и отпуск не две недели, а три месяца.
— И уважаемая профессия, вдобавок, — добавляла Дороти, подливая мужу густой, тёмной жижи, — если ты, сынок, станешь учителем, мы с отцом уж точно сможем тобой гордиться!
Преподавать Фреттхену не хотелось. Он неловко чувствовал себя при большом скоплении людей, и перспектива стоять перед классом внушала ему страх, поэтому на семейном совете было решено, что Марк выучится на школьного психолога. Платят хорошо, а работа легче учительской. По крайней мере, так казалось далёким от проблем образования Фреттхенам.
«Экола, Экола, родная страна, как воздух и солнце ты всем нам…», — фальшиво гнусавил себе под нос психолог, поглядывая на экран, и вдруг замолк, не закончив строчки засевшего в подкорке гимна.
На фоне полутёмных спален ярко совещенная картинка показалась особенно неуместной. Хорёк оцепенел, не в силах оторвать взгляда от обнаженного женского тела. Девушка лежала на боку, спиной к камере. В глаза бросилась белая полоска от трусиков на фоне медового загара. Худенькая спина в россыпи родинок, спутанная копна кудряшек… Засмотревшись на бесстыдницу, Фреттхен не сразу заметил пожилого мужчину, который, стоя на коленях, посасывал пальцы её ноги. Психолог с нарастающим отвращением наблюдал за попытками обхватить ртом сразу несколько пальцев, и вдруг развратник поднял пьяные от возбуждения глаза прямо на камеру.
Фреттхен залился краской стыда и погасил экран.
«Гельмут. Гельмут Верхаен! Кто бы мог подумать! Такой достойный господин…»
Он нервно вскочил со ставшего жарким кресла и заторопился в душевую.
«И ведь жена — красавица, — бормотал он, стоя под душем и машинально водя по телу скользким куском мыла, — фотографию её держит на столе».
Ему стало так обидно, будто профессор изменил не жене, а лично ему — Марку Фреттхену.
«Чему мы можем научить наших детей, каким ценностям, если у нас самих их нет и в помине» — горько сокрушался он, вытираясь жёстким полотенцем.
Даже душ не смыл омерзения. Хорёк кружил по залу, будто привязанный невидимой нитью к низкому столику, дивану и креслам. Хрустел пальцами, качал головой, пожимал расстроенно плечами и автоматически перебирал худыми ногами в разношенных шлепанцах, словно старая лошадь, покорно бредущая по знакомому маршруту.
За окном нежно разгоралось золотисто–розовое утро. Фреттхен нехотя остановил кружение и отправился в спальню.
«А кто, кстати, его любовница? — озадачено размышлял он вслух, сверля взглядом пустую стену и вслепую застегивая пуговицы на скучной, клетчатой рубашке. — Кого–то она мне напоминает… явно не из наших работниц, светлокожая и волосы светлые. Не связался же он с воспитанницей? Может, кто–то из преподавателей или воспитателей?».