— Не пойму, о чём они думали? — удивлялся Хайли, почесывая нос колпачком шариковой ручки. — Если до правды так легко докопаться, то кто–нибудь обязательно докопается. Разве нет?
— Может, им было всё равно, — Джереми сидел с ногами на кровати и бессмысленно перекладывал с места на место листки. На всех — чьи–то размышления, симпатии, мечты, дружба… и прошлое, сведенное к четырём стандартным сценариям. Живые цветы, выросшие на синтетической почве. — Вот мы докопались, ну, и что? Что мы сделаем? Пойдем к Хорьку и потребуем назад наши воспоминания?
— Почему бы и нет?
— И знаешь, куда он нас пошлёт?
— Нас, может, и пошлет. А если все придут? Вся Экола?
Джереми невесело усмехнулся.
— С какой это стати? Ведь они ничего не знают. Кто им расскажет — ты?
— Мы, — уверенно сказал Хайли. — Я, ты, Боб… Правда, Боб?
— Угу, — промычал тот, не поднимая головы. Сгорбившись над раскладным столиком и подперев языком щеку, он обводил график цветными фломастерами и над каждой линией чёткими, круглыми буквами выписывал название схемы. Красным — «алое сердечко», желтым — «чайки», синим — «вязаные куклы», зелёным — «день рождения». Получилось красиво и наглядно. Настоящая радуга.
Радуга… Джереми передернуло.
— Ну, хорошо, — он швырнул анкеты на подушку и встал. — И как мы это провернём?
— Толкнём речь в столовой? — предложил Хайли.
— Не выйдет, учителей много. И Хорёк там всегда ошивается.
— Ну, не всегда. А если доклад? Как буду представлять «Эколу в картинках», так всё и выложу!
— Тебе ещё картинки рисовать, — вздохнул Джереми. — Нет, уж лучше в столовой, чтобы как можно больше ребят услышало, а не один класс. А может, на «длинном»? После медитации? Вы с Бобом отвлечёте Хорька и этого чёртова профессора Верхаена, а я тем временем… Не знаю, — оборвал он сам себя, — надо обдумать как следует. Если с первого раза не получится, второго может не быть — вы это понимаете, парни?
— Ага, — кивнул Хайли. — Только на «длинном» акустика плохая. Хорьку–то что, он с рупором.
— Ничего, я и без рупора справлюсь. Зато там музыка не так громко орёт.
— Музыка… музыка во время медитации, — медленно проговорил Хайли.
— Что?
— Ничего.
Они так ни до чего не додумались в ту ночь, а сейчас стояли перед огромным тихим зданием, в дымчатой темноте, нарушаемой только вспышками зарниц — серовато–жёлтых молний на пепельном небе. Мёртвый, заброшенный уголок, и не скажешь, что рядом, буквально в двух шагах — ярко освещённая, полная жизни Экола.
Они как будто перенеслись в другое измерение или на другую планету, а может, просто взглянули на тот же самый мир, но с изнанки?
— Это какой–то технический корпус, — Хайли нервно кашлянул. — Если тут и есть генератор, то ночью он выключен. Пошли отсюда, Дже. Никакой радуги мы не увидим.
— Погоди…
Джереми прищурившись, всматривался в блики и тени на поверхности стёкол.
— Да пошли, нет тут никого, — повторил Хайли, от нетерпения повысив голос. Боб осмелел, сложил рупором ладони и крикнул:
— Эй! Есть–тут–кто-ни–будь–жи–во–о–о-ой!
— Заткнись, дурья башка! — зашикали на него друзья, но было поздно.
Внутри здания громыхнуло. Словно некто, испуганно вскочив, опрокинул шкаф или стол. Звук получился не громким, но упругим и сильным, как хлопок в ладоши, и тут же — резиновым мячиком — заскакал по гулким этажам, разрастаясь, будто снежный ком, становясь все резче, навязчивее, смелее. Вслед за ним разнесся пронзительный длинный свист, и гигантский металлический монстр выглянул сразу во все окна своими разноцветными глазами.
Мог ли Хайли побледнеть? Нет, конечно. Его черты сливались с темнотой, и лишь на долю секунды Джереми почудилось, что по лицу друга расползается мучнистая маска страха.
Почудилась дрожь в его руке… Нет, это гудела под ногами земля. Её озноб усилился и обернулся полчищами злых муравьев, которые взбирались по ногам, ползали по телу, проникали в уши и мозг — и кусали, кусали… Хотелось закричать от ужаса и пуститься наутёк, но, словно в кошмарном сне — лодыжки окаменели, так что ни шагу не ступить, а губы сделались ватными и распухшими, будто обкусаны пчелами.