— Колючка! Тут какие–то камни! Я ногу подвернула!
— Идти можешь? — забеспокоился он, поддерживая подругу и свободной рукой ослабляя ворот.
— Болит… Да, вроде могу, если не очень быстро, — прихрамывая, Вилина заковыляла дальше. — Но, чудно — как здесь могут ездить грузовики? У них бы колеса отвалились на такой дороге. Тебе не кажется, что мы не туда свернули?
— Да нет, — ответил он не очень уверенно, — тут некуда свернуть.
Но, словно в доказательство её слов, вдали проплыл туманный огонек.
— Видишь! Шоссе там!
Джереми вгляделся в рябую серость, зыбкую и более светлую, чем лежащая перед ними степь. От ее переменчивости заломило глаза.
— Нет, это океан.
Действительно, в том месте, где они оба очутились, полуостров сужался в узкий перешеек. Степь съеживалась, теснимая водой, а дорога точно обращалась в мост. Слышно было, как бьются волны о прибрежные скалы, глухо и монотонно; и веяло морскими ароматами, которые не спутать ни с чем в мире: йодом, вялеными на солнце водорослями, рыбой, гниющими мидиями, чистотой и свободой. А ещё — бесконечностью, простором, какого не встретить на суше, а только в небе или в океане.
Стало прохладнее, и Вилина плотней запахнула куртку.
— Где мы, Дже? Мы что, ходили по кругу и вернулись в Эколу?
— Нет. Погоди, как нам объясняли в школе? — Джереми прикрыл глаза, чтобы легче было вспоминать, и процитировал. — Полуостров, на котором расположена Экола, имеет форму кувшина, который узким горлышком соединён с материком. Как–то так. Если это правда, то мы почти у цели. На этом самом горлышке, в двух шагах от материка.
— Наконец–то! — обрадовалась Вилина. — Наверное, теперь и до города недалеко? А знаешь, я почему–то очень смутно помню школьную программу. Учителей, названия предметов… а что по ним проходили, понятия не имею. Хотя была отличницей. И лет не много прошло, а пытаюсь вспомнить и не могу. Странно, правда?
«Конечно, ей двадцать один год, значит, она не училась в Эколе! — догадался Джереми. — Фальшивая память — поверхностна».
— Вилина, — произнес он, чувствуя себя неожиданно взрослым и умным, прозревшим, который ведет за руку слепую. — Это не странно, нет. Я тебе потом расскажу, в чём дело. Всё совсем не так, как ты думаешь.
— Какой ты загадочный и важный, Колючка… — она устало улыбнулась и, как раньше, кажется, целую вечность назад, легким движением взъерошила ему на затылке волосы — снова превращая в глупого мальчишку. — Да говори уже!
Но рассказать он не успел.
Тонкая перемычка суши выгибалась, не как горлышко кувшина — скорее, лебединой шеей. У Джереми язык прилип к небу, когда впереди, за поворотом дороги, жидкую ночную темень пересекла белая полоска шлагбаума.
Глава 23
Шлагбаум поднялся и Верхаен вздохнул с облегчением — наконец–то тяжёлая поездка позади.
Осталось загнать машину в гараж и прогуляться от рабочего городка до дома. Теплая южная ночь, цикады и мерный рокот океана — в любой точке Эколы слышно океан, совсем не так, как в Миннеаполисе.
В Миннеаполисе всё по–другому. Чёрт бы побрал этот Миннеаполис, вместе с Миленой и её слезами.
Она разбудила его телефонным звонком. Пришлось вылезать из постели, потревожив Софи, расспрашивать, что случилось, собираться, чертыхаясь, а после по пыльной степи выбираться на трассу и мчаться в аэропорт.
— Гельмут, я умираю, — всхлипывала жена, — не знаю, успеешь ли ты со мной попрощаться.
— Что случилось, расскажи внятно! С чего ты взяла, что умираешь?!
— Мне стало плохо, левая рука отнялась, в глазах поплыли круги, и я упала, — голос прервался.
— Милена, ты здесь? — не выдержал театральной паузы муж.
— Не кричи на меня… да, я здесь, мне трудно говорить.
— Прости. Ты остановилась на том, что упала.
— Да, в глазах потемнело, я упала. К счастью — на ковёр. А не где–нибудь в ванной комнате на мраморную плитку или угол джакузи.
— Но отчего ты решила, что умираешь?!
— Перестань на меня кричать, я прошу тебя.
— Хорошо, хорошо, я просто волнуюсь, ты же понимаешь.
— Беатрис как раз зашла узнать, что подавать на ужин. Она помогла мне подняться и дойти до кровати. Настаивала на вызове бригады скорой помощи, но ты же знаешь, как я ненавижу все эти больницы.
— Надо было звонить девять один один и не думать.