На пике прозрения он чуть не вознёсся к потолку и — сквозь него — к облакам, в занебесную черноту, к звездам, но мысли поблекли, скукожились, как сухие листья. Угасли, захлебнувшись морской водой, последние маячки — и Джереми уперся в белую стену.
Глава 27
Пожар случился перед рассветом — в тот час, когда вся Экола крепко спала. Никто не услышал треска пламени, взметнувшегося к ночному небу, не увидел зарева, расцветившего иссиня–черную ночь.
Марк Фреттхен спал крепче остальных. Он уснул почти счастливым. Вместо казни ему объявили помилование — Верхаен не стал вытряхивать из него душу, как того ожидал психолог. Он подошел к разбору событий основательно, профессионально. Сам во всем разобрался, сам вынес тяжёлое, но справедливое решение отправить четверых мятежников на свободу, а после пригласил Хорька и Триоль на ужин.
— Нет, нет, — отнекивался Фреттхен, — спасибо, я не голоден. Кроме того, я неважно себя чувствую. Нанервничался, знаете ли…
— В хорошей компании и аппетит появится, и стресс как рукой снимет, — по–отечески, добродушно соблазнял профессор.
— Пойдемте, Марк. Мы же не есть идем, а пообщаться, — густо пропела Мэйли.
Отказываться далее становилось невежливо, и Хорёк согласился.
Их посадили на открытой веранде, где можно было дышать солёным бризом и любоваться живописным, каменистым пляжем. Южное небо гасло, и вот уже скрылись в наступившей темноте и коралловые рифы, и белые барашки волн. Только плеск воды и влажный воздух, настоянный на ракушках и водорослях, напоминал о том, что рядом с ними дышит и волнуется живая, бескрайняя субстанция, имя которой — океан.
На столиках зажглись свечи в широких бокалах, а из репродуктора полилась нежная лирика:
Ты знаешь, как ты нужен мне
Лишь ты, никто другой
Топлю печаль свою в вине
О, сжалься надо мной
Фреттхен смутился, как будто эта песня предназначалась ему. А может, так подействовал алкоголь. Гельмут сам сделал заказ, и Хорьку первый раз в жизни пришлось пригубить янтарный Джек Дэниэлс. Неожиданно, виски ему понравился.
А потом… потом Мэйли пригласила его танцевать, и он кружился в танце, любуясь на чёрные звезды её глаз, в которых мерцали отблески свечей. С замиранием сердца разглядывал яркие, влажные губы и полоску жемчужно–белых зубов между ними.
Я жду по прежнему в ночи
Стеная и любя
Скажи, что любишь — не молчи
Я жду, я жду тебя, —
Выводил чистый, юный голос и Фреттхен верил — его кто–то любит, кто–то ждет. Может, даже Триоль.
За столиком улыбался Гельмут. Он оказался вовсе не плохим парнем. Весьма добродушным и остроумным. Теперь Хорёк понимал, за что его полюбила эта простушка Софи. Что у неё есть, кроме молодого тела? Молодость быстротечна! А ум, харизма, сила — навсегда. Да, навсегда!
Он поднимал за это тост, потом другой, звенели льдинки в толстостенных бокалах, жизнь становилась прекрасней и прекрасней — с каждой минутой.
Фреттхен не помнил, как добрался до дома и как оказался в постели.
Зато прекрасно помнил ужасное пробуждение.
В дверь колотили так, будто хотели разнести её вдребезги.
— Пожар!
Молодой, смуглый работник таращил глаза и выкрикивал фальцетом:
— Пожар! Сгорел! Сгорел! Дотла!
Хорёк метнулся в ванную, набросил халат и, путаясь в его полах, побежал вслед за парнем.
Дом Верхаена исчез. На его месте грудились почерневшие стены. В проёмах, бывших когда–то окнами и дверьми, виднелись обугленные нагромождения бревен и досок — по всей видимости, остатки обвалившейся крыши.
— Марк, ты в порядке?
На плечо психолога легла маленькая, горячая ладонь.
— Мэйли, — он тут же ухватился за неё, как за спасательный круг, — что творится? Во что превращается наша жизнь?!
— Тшшш… тихо, тихо, тихо, — как ребёнка уговаривала она несчастного, похмельного и потерянного Хорька. — Вы не в себе, мой бедный друг. Пойдёмте, я вас провожу. От вас всё равно сейчас мало толку.
Фреттхен подчинился и побрёл за ней следом. Мэйли вела его за руку до самого дома. Уложила на ещё не успевшую остыть постель и одним рывком — как змея сбрасывает кожу — сняла с себя трикотажное платье.
Под ним не оказалось белья, и остолбеневший Хорек увидел идеально слепленное тело балерины — маленькую грудь с темными сосками, плоский живот, чёрный бархатистый треугольник под ним и сильные бедра. Не успел он прийти в себя, как Триоль вспорхнула на него легкой наездницей, наклонилась, накрыла душистой волной шелковистых волос, и его губ коснулся первый в жизни поцелуй.