Стремясь поскорее слиться с темнотой, Гельмут ускорил шаг. Начал, торопясь, взбираться по крутой тропинке и упал коленями на острые камни. Попытался ухватиться за траву, но только ободрал до крови руки.
От шатра донесся раскат дружного смеха. Сердце бешено заколотилось - Верхаену показалось, что смеются над ним.
«Чёрт, будь оно всё проклято», - выдохнул он в темноту, и снова полез наверх. А после, прихрамывая, брёл к дому, испытывая дикое желание достать пивную кружку, вылить в неё всё содержимое пузатой бутылки Курвуазье и осушить залпом, словно банальное, дешёвое пиво.
Однако, добравшись, наконец, до дома, он поступил проще. Открыл коньяк и унес его с собой в ванную.
«Чёрт знает, что такое, - бормотал Гельмут, раздеваясь. Он порядочно нахлебался прямо из горлышка, пока шёл по коридору, и захмелел. - Придется выкинуть эти брюки. Да и черт с ними! И мокасины туда же! И рубаху!»
Профессор совал в ведро перепачканную травой и кровью одежду и утрамбовывал её желтоватой ступней. Любимую пару обуви аккуратно водрузил сверху. Осмотрев композицию, печально покачал головой и полез в ванну.
«Ну и пусть веселятся, - объяснял он бурлящему крану, - пусть! Мне никто не нужен. У меня всё есть! - он обвел зажатой в руке бутылкой отделанную мрамором комнату, со всеми её зеркалами и золочёными светильниками. - Я - Гельмут Верхаен!»
Из бутылки в жадно раскрытый рот с бульканьем полилась янтарная жидкость.
«Я - Гельмут Верхаен! Профессор прикладной психологии и победитель мира! Да, вот так - я вошел в круг победителей, а ты как думал?»
Кран ничего не ответил и продолжал равнодушно изрыгать потоки воды. Вместо него из мусорного ведра подал голос телефон.
«Пошли вы все к чертям собачьим», - неожиданно равнодушно сказал профессор прикладной психологии и снова присосался к бутылке.
Гельмут допил коньяк и почти заснул прямо в ванне, но его разбудили назойливые, переливчатые трели. На этот раз звонили в дверь.
Он устало махнул в сторону двери рукой, но трезвон не прекращался. Чертыхаясь, он выбрался из ванны, накинул тяжелый махровый халат и побрёл открывать. И - моментально протрезвел.
На пороге стояла Софи.
Прежде, чем Верхаен успел опомниться, она прошмыгнула внутрь, захлопнула за собой дверь и бросилась к нему на шею.
Глава 16
Прилив наступал, милосердно подбирая с гальки рыбёшку - еще живую, схоронившуюся в мелких лужицах. Подобрал и забытую кем-то из ребят майку. Скомкал беззащитную тряпочку, намочил солёной пеной... Боб вскочил, собираясь её спасти, но не успел. Хайли равнодушно махнул рукой. Мол, не парься.
Океан шипел и, точно насмехаясь, изредка выплёвывал на берег дощечки. У Джереми при взгляде на них сжималось сердце. Возможно, это были не те самые обломки - мало ли какой мусор носится по волнам - но его всякий раз охватывало горько-сентиментальное чувство. В то же время он понимал, что, как из ломаных фрагментов не склеить обратно лодку, так не сложить по кусочкам разбитое в щепки доверие.
- Это была самая жуткая медитация в моей жизни, - проговорил он медленно и вздрогнул. От воды словно потянуло холодом, хотя день стоял знойный, и от камней поднимался жар. - Знаете, парни, я только теперь понял, как это опасно...
- Медитировать? - недоверчиво переспросил Хайли. - Да ну, брось. Ничего опасного в этом нет. А ты, Дже, часом не того...? Умом не тронулся? Радуга в клетке, искусственная память... Все девчонки, наверняка, вязали кукол и делали им глаза из пуговиц. И Болонка, и Вилина, и мало ли кто ещё. А пацаны играли на пляже, искали красивые камешки. Что тут такого? Нет, ты точно не в себе. Может, тебе в амбулаторию сходить? Провериться?
- Да иди ты... сам проверяйся. Языки он вспоминает... иностранные.... Тоже мне, вундеркинд нашёлся!
- Парни, ну, ладно, а? - Боб не любил ссор и перебранок. - Было бы из-за чего ругаться!
- Ну как ты не понимаешь, Хайли! - Джереми снова пошёл в атаку. - Дело не в играх, и не в куклах, и не в радуге, и не в Рамоне, который строил Эколу три года назад - а во всем сразу. Вот и языки эти - нельзя вспомнить то, чего никогда не знал! Слишком много всего непонятного наверчено, такого, что не спишешь на простое совпадение. Но главное, нам внушают, что мы здесь родились, а я помню другое - кусочки жизни вне Эколы. Помню, как меня топили в ванне, и как спал на улице, под дождем, и женщину с седыми волосами.
- Работницу?
- Нет. Таких, как она, здесь нет и быть не могло...
Он и сам толком не понимал, что было не так с той женщиной, но чувствовал, что она - единственная. Отдельная. Страшная и в то же время родная. Она и Экола словно представляли собой две параллельные вселенные, которым никогда - и в самых дерзких мечтах - не пересечься, потому что они взаимно исключают друг друга. Вот как это ощущалось.