«Кошка в перчатках не изловит мыша», - любил повторять Стивен и добавлял - «не попотеешь - не поешь». Перчаток Марк отродясь не носил, зато потел усердно - на огороде и подворье дел хватало всем. После упорного физического труда чистая постель, пропахшая цветочной отдушкой, казалась волшебным облаком из сказки. Мальчик засыпал крепким сном без сновидений, непременно складывая руки поверх одеяла. Мама Дороти очень пристально за этим следила. Она же научила сына готовить.
Уютная кухня за кружевными занавесками, пропитанная не вонью застоявшегося помойного ведра, как это было у матери, а аппетитными парами из клокочущих кастрюлек и шипящих жиром сковородок, влекла Марка, как ничто другое на свете. В школе, среди факультативных предметов он выбрал кулинарию. Не только из любви к предмету, но из тайной симпатии к Джине Петерсон. Рослая, улыбчивая и неторопливая - она сильно отличалась от своих галдящих, суетливых подружек. Хорьку в ней нравилось всё - от толстой, золотистой косы до полноватых икр в белых гольфах. Надеждам его, тем не менее, не суждено было сбыться - ни Джина, ни другие девочки не признали в нем самца. Рыжий, худенький паренек с неправильным прикусом вызывал в лучшем случае сочувствие, а в худшем - насмешки. Их-то он и собрал, когда класс начал разбиваться на пары к выпускному вечеру.
- Пойдешь со мной на выпускной? - выдавил, краснея, на перемене.
- Я уже приглашена, - легко ответила Джина, улыбнулась и, привычно откинув косу за спину, направилась к стайке любопытных, глазастых подружек.
Фреттхен покраснел и на негнущихся ногах побрел прочь, горбясь от летящих в спину шуточек.
На выпускной вечер Марк пошёл с Полли Моул - такой же некрасивой, как он сам. Она робко улыбалась, пока они неуклюже танцевали, и даже пыталась завязать разговор. Возможно, прояви он интерес, у них мог бы случиться роман. Но тощая Полли с тяжелым подбородком, кривым носом и маленькими глазками не вызвала у павшего духом Хорька энтузиазма.
Он махнул рукой на любовь, а вместо этого голодным зверьком принялся грызть науки.
Пока его сверстники предавались веселью и разврату на частных вечеринках, в родительских спальнях и в салонах автомобилей, он учился, поддерживал волонтёрские движения и подрабатывал в Макдоналдсе.
Изначально, Фреттхен собирался посвятить жизнь поварскому искусству, но папа Стивен неожиданно воспротивился. Высшее образование было его заветной мечтой, которую он сам воплотить так и не сумел, и как всякий родитель, перенес на сына.
- Учитель, вот прекрасная профессия, - наставлял он Марка, с достоинством поглощая фасолевый суп и заедая его сырным сэндвичем. - Всегда в тепле, в чистоте и отпуск не две недели, а три месяца.
- И уважаемая профессия, вдобавок, - добавляла Дороти, подливая мужу густой, тёмной жижи, - если ты, сынок, станешь учителем, мы с отцом уж точно сможем тобой гордиться!
Преподавать Фреттхену не хотелось. Он неловко чувствовал себя при большом скоплении людей, и перспектива стоять перед классом внушала ему страх, поэтому на семейном совете было решено, что Марк выучится на школьного психолога. Платят хорошо, а работа легче учительской. По крайней мере, так казалось далёким от проблем образования Фреттхенам.
«Экола, Экола, родная страна, как воздух и солнце ты всем нам...», - фальшиво гнусавил себе под нос психолог, поглядывая на экран, и вдруг замолк, не закончив строчки засевшего в подкорке гимна.
На фоне полутёмных спален ярко совещенная картинка показалась особенно неуместной. Хорёк оцепенел, не в силах оторвать взгляда от обнаженного женского тела. Девушка лежала на боку, спиной к камере. В глаза бросилась белая полоска от трусиков на фоне медового загара. Худенькая спина в россыпи родинок, спутанная копна кудряшек... Засмотревшись на бесстыдницу, Фреттхен не сразу заметил пожилого мужчину, который, стоя на коленях, посасывал пальцы её ноги. Психолог с нарастающим отвращением наблюдал за попытками обхватить ртом сразу несколько пальцев, и вдруг развратник поднял пьяные от возбуждения глаза прямо на камеру.
Фреттхен залился краской стыда и погасил экран.
«Гельмут. Гельмут Верхаен! Кто бы мог подумать! Такой достойный господин...»
Он нервно вскочил со ставшего жарким кресла и заторопился в душевую.
«И ведь жена - красавица, - бормотал он, стоя под душем и машинально водя по телу скользким куском мыла, - фотографию её держит на столе».