Младенцем, едва начинающим понимать окружающее. Теплые, мягкие руки матери — или отца — они всегда здесь, рядом. Кроме них просто не существует НИЧЕГО. Огрин всей душой, каждым своим атомом впитал абсолютно человечье чувство единения с кем-то, понять которого ты не можешь, но чью доброту и любовь ощущаешь ежесекундно.
Капитан мысленно ахнул, осознав, что точно такие чувства испытывает собака к своему хозяину. Его поступки никогда не ясны, его мир — полностью чужд, далеко за гранью собачьего понимания. Но любовь его совершенно родная, искренняя. Его эмоции так похожи! Собака не может понять, отчего хозяин грустит или радуется, но саму грусть и радость чувствует столь же полно, как сам человек. Только в случае с собаками чистоту аналогии портят взаимоотношения «господина» с «рабом», а здесь, Огрин сознавал, нет ничего подобного. Ичивака выразилась удивительно точно: къен действительно был радостью общения. Но не с «высшим» существом, вовсе нет! Просто ТОТ, чье присутствие сейчас наполняло Огрина теплотой, находился за гранью разумного понимания.
— Прокариоты, — услышал капитан. Изумленный, бледный Яускас говорил вслух. — Затем многоклеточные, растения, животные. Следующая ступень — разум, волею случая доставшийся на Земле только людям. А что же дальше? Сверхразум? Живые компьютеры?
— Нет, — к собственному удивлению отозвался Огрин. Къен совершенно не мешал воспринимать реальность. — Конечно, нет. Следующая ступень уже не будет разумом в нашем понимании.
— Как говорил Заратустра, — пробормотал Бьорн, — Человек суть канат, натянутый между животным и сверхчеловеком. Канат над пропастью…
— Котята. — сухо сказала Хельга. — Греются у камина.
Бьорн кивнул.
— Они знают лишь, что пламя дает тепло. Чтобы развести пламя, требуется нечто, котятам недоступное.
— Доступное! — возразил Яускас. — Просто непонятное. Мы для зверей не боги!
— Не боги… — повторил Огрин и ахнул. — Конечно! Ведь богов придумали люди по своему образу и подобию! Любой бог лишь приумножает знакомые нам качества — всезнающие, всемогущие, безукоризненные разумные сущности. Разум становится сверхразумом, воля — сверхволей, и мы продолжаем цепочку обожествления нас самих!
Хельга с натугой улыбнулась — она тяжело дышала, глубоко потрясенная къен.
— Держу пари, — заметила женщина, — Если б волки создали религию, их богом стал бы огромный самец с тысячами клыков, способный одним укусом завалить тигра и догнать любого оленя.
— Верно, — тяжко отозвался Бьорн. — Придумать человека не сумел бы ни один волк.
Они переглянулись, шокированные и уничтоженные пониманием. Огрин с болью обернулся к драконам.
— Этого вы испугались? — спросил он горько. — Тогда, в первый раз?
Тау посмотрела на человека с абсолютно непередаваемым выражением — полное, бесконечное понимание смешанное с материнской любовью, и в то же время глубочайшая, разделенная всей душой тоска.
— Да, — ответила она просто. — Для нас существует лишь одна истинная радость: познание Вселенной. Сотни веков мы верили, что рано или поздно сумеем познать ее целиком.
— А потом нашли этот мир, — глухо сказал Бьорн.
— И поняли, что на разуме жизнь останавливаться не намерена, — с кривой усмешкой вставила Хельга.
Драконесса с болью покачала головой.
— Нет, — отозвалась она тихо. — Мы поняли, что иногда эволюция слишком жестоко перечеркивает все, чего раньше добилась.
Янтарный дракон распахнул сверкающее крыло и обвел им пейзаж.
— Что вы чувствуете? — спросил он сурово. — Какие эмоции вызывает у вас къен?
Хельга стиснула зубы.
— Забота, — процедила она. — Внимание извне. Любовь к животным.
— Боль, — внезапно сказал Яускас. — Жгучая боль ученого, твердо знающего, что ему никогда не раскрыть этой тайны.
— Горечь, — произнес Огрин, всей душой чувствуя, сколь искренне он сейчас говорит. — Тоска и горечь.
Перламутровая драконица грустно улыбнулась.
— Видите, — сказала она негромко. — Что угодно, только не зависть.
Капитан вздрогнул.
— Зависть? — переспросил он, и вдруг понял, что действительно НЕ ЧУВСТВУЕТ себя ущербным. Он не завидовал — даже в душе, даже в самых потайных уголках разума. По изумлению в глазах друзей, стало ясно, что о зависти никто из них и не задумывался.