Он пошел через город; и красота угасающего дня постепенно смягчила его ожесточившееся сердце.
По комнате гулял бриз, дующий с моря; Дэвид читал, подложив под спину пару подушек и еще одну нахлобучив на голову. После ленча его потянуло в сон, но беспокойство, связанное с ожиданием Кэтрин, не позволяло уснуть, поэтому он читал и ждал. Наконец он услышал, как дверь отворилась, и она вошла. В первую секунду он ее не узнал. Она стояла, положив руки на грудь поверх своего кашемирового свитера, и тяжело дышала – так, словно ей пришлось долго бежать.
– О нет, – сказала она. – Нет.
В следующее мгновение она оказалась рядом с ним в постели и, толкая его головой, говорила:
– Нет-нет. Пожалуйста, Дэвид. Неужели тебе совсем не нравится?
Он положил руку на голову, прижавшуюся к его груди, и почувствовал короткий шелковистый ежик волос.
– Дьявол, что ты с собой сделала?
Она подняла голову, посмотрела ему в лицо, потерлась губами о его губы и прижалась к нему всем телом.
– Теперь я могу рассказывать, – сказала она. – Я так рада. Нельзя было упускать такую возможность. Теперь я твоя новая девушка, и мы можем ее изучить.
– Дай мне взглянуть.
– Я покажусь тебе через минуту.
Она вернулась и встала у постели напротив окна, так чтобы на нее падало солнце. Она скинула юбку и осталась стоять босиком в одном свитере и нитке жемчуга.
– Ну вот, можешь смотреть, – сказала она. – Такая я теперь стала.
Он долго смотрел на ее длинные, покрытые темным загаром ноги, затем поднял глаза выше – к ее золотисто-каштановой голове, после чего девушка удовлетворенно сказала:
– Благодарю.
– Как тебе это удалось?
– Можно, я расскажу в постели?
– Если не очень долго.
– Нет, это недолго. Позволь мне рассказать. Впервые это пришло мне в голову по дороге сюда, где-то после Экс-ан-Прованса. Скорее всего, в Ниме, когда мы гуляли по саду. Но тогда я еще не представляла себе, как это будет выглядеть и как объяснить парикмахеру, чего я хочу. Но потом я стала размышлять, все обдумала и вчера наконец решилась.
Дэвид взъерошил ей волосы, проведя рукой от шеи к затылку и затем ко лбу.
– Подожди, дай сказать, – продолжила она. – Я знала, что в Биаррице должны быть хорошие парикмахеры – там ведь много англичан – и, приехав туда, сразу направилась в самый дорогой салон. Сначала я попросила мастера зачесать мне все волосы вперед. Он зачесал. Волосы полностью закрыли мне лоб и глаза, так что я ничего не видела. Я попросила подстричь меня под мальчика – первогодка привилегированной школы. Он поинтересовался, какой именно, и я предложила ориентироваться на Итон или Уинчестер – других школ, за исключением Рагби, я просто не помню, но быть как мальчик из Рагби я точно не хочу. Он попросил уточнить. Тогда я сказала – пусть будет Итон, но главное, чтобы волосы падали на лоб. Когда он закончил, я стала выглядеть как самая хорошенькая ученица Итона. Я попросила его постричь меня еще короче, и это уже был, конечно, не Итон, а потом сказала: еще короче. Наконец он сурово заметил мне, что «это уже не похоже на «итонскую» стрижку, мадемуазель». А я говорю: «Мне и не нужна была «итонская» стрижка, мсье. Я просто не знала, как лучше объяснить, чего я хочу. И, кроме того, я – мадам, а не мадемуазель». После чего я попросила его укоротить волосы еще, потом еще, и в результате получилось то ли ужасно, то ли прекрасно. Ничего, что челка коротковата? «Итонская» стрижка лезла в глаза.
– По-моему, чудесно.
– Стрижка классическая просто до ужаса. Мои волосы теперь напоминают звериную шкуру. Проведи рукой.
Он выполнил просьбу.
– Не переживай из-за того, что стрижка получилась слишком классической, – сказала девушка. – Мой рот ее уравновешивает. А теперь, может, займемся любовью?
Она нагнула голову, и он стянул с нее свитер. Хотел расстегнуть замок ожерелья, но девушка остановила:
– Не надо, оставь.