— Нам нечего укладывать: достаточно положить в чемодан туалетные принадлежности и застегнуть замки.
— Ты только скажи, и мы уедем хоть завтра утром. Я больше не хочу доставлять тебе ни малейших огорчений.
В дверь постучал официант.
— «Перье-Жуэ» не осталось, мадам, я принес «Лансон».
Девушка перестала плакать, но Дэвид продолжал держать ее руки в своих.
— Я знаю, — сказал он ей.
Глава шестая
Утро они провели в музее «Прадо» и теперь сидели в ресторане, расположенном в здании старой постройки с толстыми каменными стенами. Все здесь дышало прохладой и стариной: тяжелые, видавшие виды деревянные столы и стулья, вдоль стен — бочонки с вином. Здесь царил бы полный мрак, если бы не свет, проникавший сквозь распахнутую настежь дверь. Официант принес два бокала мансанильи[20] из винограда, выращенного в долине Marismas в окрестностях Кадиса, к вину подали тончайшие ломтики знаменитой копченой испанской ветчины, которую готовят только из свиней, откормленных желудями, острую ярко-красную ветчинную колбасу и какую-то темную, еще больше наперченную колбасу из города Вик, а также оливки, фаршированные анчоусами и чесноком. Они не торопясь ели и запивали еду легким вином с ореховым привкусом.
На столе рядом с Кэтрин лежал испанско-английский разговорник с зеленой обложкой, Дэвид запасся стопкой утренних газет. День выдался жаркий, но здесь, за толстыми стенами, еще держалась прохлада.
— Не желаете отведать гаспаччо? — спросил пожилой официант, снова наполняя их бокалы.
— А сеньорите понравится?
— Испытайте ее, — мрачно ответил официант, будто речь шла о кобыле.
Подали гаспаччо. В большой миске супа, заправленного оливковым маслом и уксусом, плавали колотый лед, мелко нарезанные огурцы, помидоры, чесночный хлеб, зеленый и красный перец.
— Салатный суп, — заметила Кэтрин. — Вкусно.
— Гаспаччо, — пожал плечами официант.
Они пили вальдепеньяс[21] из большого кувшина; после мансанильи он показался тяжелым и крепким, и, хотя гаспаччо немного смягчил его действие, вино заметно ударило им в голову.
— Что это за вино? — спросила Кэтрин у Дэвида.
— Африканское.
— Знаешь поговорку: Африка начинается у Пиренеев, — сказала Кэтрин. — Я помню, как поразилась, в первый раз услышав ее.
— Это всего лишь поговорка. В действительности все гораздо сложнее. Просто пей вино и наслаждайся.
— Но как я могу узнать, где на самом деле начинается Африка, если я там никогда не была? Все постоянно меня разыгрывают.
— Конечно. Тебе следовало бы это понимать.
— Страна басков совсем не похожа на Африку, судя по тому, что я о ней слышала.
— Астурия и Галисия тоже не похожи, но стоит удалиться от побережья, как начинает проявляться самая настоящая Африка.
— Интересно, а почему никто из художников не пишет эти места? — спросила Кэтрин. — На всех картинах только Эскориал на фоне гор.
— Здесь проходит горная цепь. Никто не хочет покупать картины с видами Кастилии. У испанцев вообще никогда не было пейзажистов. Их художники писали только под заказ.
— А как же «Толедо» Эль Греко? Ужасно, что в такой прекрасной стране нет художников, способных перенести ее красоту на полотно.
— Что мы закажем после гаспаччо? — спросил Дэвид, когда к ним подошел распорядитель — невысокий плотный мужчина средних лет с квадратным лицом. — Он считает, что мы должны попробовать мясо.
— Есть отличное филе, — настаивал владелец ресторана.
— Нет, спасибо, — отказалась Кэтрин. — Только салат.
— Тогда выпейте еще вина, — сказал хозяин и снова наполнил кувшин из бочки, стоявшей за барной стойкой.
— Мне не следовало пить, — сказала Кэтрин. — Боюсь, я слишком разболталась. Прости, если наговорила глупостей. Это действие алкоголя.
— Для такого жаркого дня ты говоришь прекрасно и очень интересно. Значит, от вина ты становишься болтливой?
— Но не так, как после абсента. Эта болтливость неопасного рода. Я начала новую жизнь: теперь я много читаю, расширяю кругозор и стараюсь поменьше думать о себе. Я готова быть хорошей, но только если ты обещаешь, что летом мы не будем жить в городе. Может, нам продолжить путешествие? Пока мы ехали сюда, я увидела столько прекрасных мест, которые хотелось бы нарисовать, но я никогда не умела рисовать. Я знаю много такого, о чем можно было бы написать в книге, но я не в состоянии связно написать даже обычное письмо. Пока я не попала в эту страну, мне никогда не хотелось писать книги или картины. А сейчас во мне вдруг проснулась такая жажда творчества!.. Но я понимаю, что не в состоянии ее удовлетворить.