И ей ничего не досталось. Ни гроша, ни даже маленькой сковородки для омлета, которую она купила на собственные деньги. А она присматривала за ним, и жила в крошечной каморке в его доме, и застегивала ему пуговицы, и разминала его волосатые стариковские плечи больше трех лет кряду. И он был счастлив каждый божий день, пока однажды ночью она не обнаружила его стоящим в углу, абсолютно безумного, после чего отвела его в кровать, и успокоила, и пела ему ирландские песни, пока не настал новый день, и старик умер.
– От чего он умер? – спросила я.
– Люди умирают, просто умирают, – ответила Матрона. – Вот почему обязательно нужно оформлять документы. Я собиралась сказать ему, что нуждаюсь. Все планировала. Я ведь провела с ним три Рождества – ну, не то чтобы у меня был выбор, – но этих племянниц мы в глаза не видали, только открытка и коробка печенья раз в год от обеих сразу.
Рождество ничем не отличалось от прочих дней, разве что они готовили цыпленка с консервированным соусом. Они с Артуром всегда развлекались одинаково, читали смешные книжки, смотрели по вечерам телевизор и придумывали прозвища людям, которые появлялись в их жизни: мясник «Клюв» – из-за его носа, доктор «Брокколи» – из-за кудрявых волос, две племянницы «Герт» и «Дэйзи» – забавно, хотя Матрона никогда не понимала почему.
– Понятия не имела, кто такие эти Герт и Дэйзи, но не решалась спросить, – призналась она.
– Моя мама может узнать. – Для меня забрезжил выход, я вскочила с лавки: – Я ей позвоню.
Мы поднялись в комнату к леди Бриггс, и я усадила леди Бриггс на кресло-туалет, раз уж мы все равно здесь, и насвистывала «Быть пилигримом», потому что леди Бриггс всегда говорила, что насвистывание гимнов ей помогает.
Пока мы ждали, я позвонила маме, и она объяснила, что Герт и Дэйзи – это две кумушки-сплетницы из радиопередачи «В рабочий полдень», которую транслировали во время войны, – бла, бла. А потом – можете в такое поверить? – Матрона начала рассказывать леди Бриггс всю историю про мистера Минелли с самого начала, и я смылась, чтобы не выслушивать еще раз то же самое с небольшими вариациями.
Матрона продолжала ставить меня на дежурства, но как бы мне ни нравилось работать в «Райском уголке», я должна была думать о будущем, о том, как догнать одноклассников и не закончить учебу как «неуспевающая». Я изо всех сил стремилась к регулярному посещению занятий, особенно потому что приближался конец семестра и все зачеты должны быть сданы.
Вскоре после моей встречи с мисс Питт позвонила сестра Хилари с просьбой выйти на работу на следующее утро. Я сказала, простите, но нет, я не могу, потому что это учебный день. Сразу после позвонила Матрона сообщить, что поставила меня в график на следующий день – смена с перерывом, – и не могла бы я подтвердить, что приду.
Я сказала, что не могу, за моим посещением следит завуч, и мне категорически необходимо быть в школе. Матрона умоляла. Ей выпала возможность попасть на экскурсию на фабрику «Витабикс» в обществе выздоравливающего пациента, мистера Гринберга (владельца ателье на Гренби-стрит), который, как она полагает, готов предложить ей стать его компаньонкой.
– Помощница медсестры слегла с какой-то сыпью, – жаловалась она, – а у меня, может, больше не будет такой возможности, я так рассчитывала на тебя.
Я устояла и повесила трубку, прежде чем Матрона сумела меня сломить. Телефон зазвонил вновь, но я набросила сверху куртку брата и не обращала внимания на приглушенное позвякивание.
Я держалась уверенно и была горда собой, когда на следующий день ехала в школу. Я поступала правильно. Мы проезжали мимо «Райского уголка», когда автобус внезапно остановился. Его остановила Матрона. Она вскарабкалась на подножку и заговорила с водителем. Тот попросил меня выйти.
– У этих стариканов в доме что-то случилось, – сказал он.
Я бежала по дорожке впереди Матроны, представляя, как обнаружу сейчас мисс Бриксем застрявшей в решетчатом мостике или что-нибудь в таком роде, но ничего страшного не произошло, только мистер Гринберг сидел в «остине», в шляпе и с коробкой ланча «без сыра» – дожидался отъезда на экскурсию.