Джейку не нравились цвета, использованные в «Самсоне», — коричневый, оттенка коровьего помета, и тыквенно-оранжевый. Да и «Далила» была немногим лучше в своих ярких оттенках розового и пурпурного.
Прошлым летом он предложил свои услуги для того, чтобы бесплатно перекрасить интерьер сдаваемых в аренду коттеджей, предлагая выполнить его в нежных пастельных бежевых или белых тонах для «Самсона» и, возможно, в пастельном зеленом или голубом — для «Далилы». Сестры Мейфэр и слышать об этом не хотели, а ему не хотелось вступать с ними в спор. В конце концов его нынешний дом, в котором он был просто временным жильцом, принадлежал именно им.
Он был здесь единственным жильцом и не раз испытывал желание намекнуть на это. Ему удалось устоять перед искушением.
Именно мисс Рэйчел однажды упомянула в разговоре с ним, что каждые три или пять лет на протяжении всего времени, которое она только могла припомнить, коттеджи тщательно перекрашивались в их первоначальные цвета. Рэйчел была старшей из сестер; девочке едва исполнилось двенадцать лет, когда ее семья переехала в Рай.
— Отцу точно так же, как и вам, не нравились коричневый и оранжевый цвета, — сообщила она Джейку. — И пурпурный всегда казался нам, девочкам, таким странным выбором. В конце концов, папа был известным и уважаемым священником в Виргинии, откуда родом семья Мейфэр. — Здесь мисс Рэйчел помедлила, чтобы вставить историческую справку: — Мейфэр жили в Виргинии с тех пор, как она стала королевской колонией в 1624 году, о чем вы, разумеется, прекрасно знаете.
Конечно же, он вовсе об этом не знал.
— Так или иначе, мама всегда была истинной леди, от прелестных волос, которые она убирала в высокую прическу, и до кончиков ногтей на изящных ножках. По-моему, сестра Наоми похожа на нашу мать как две капли воды. — Рэйчел Мейфэр позволила себе небольшой вздох и продолжила: — Мы никогда не понимали, почему мама отдала предпочтение именно этим цветам. Но она настояла на них.
Честно говоря, Джейк не имел ни малейшего представления почему, но с удовольствием слушал воспоминания старой леди.
— Мама взяла с нас слово — и каждую из нас попросила поклясться на самой Книге добра, — чтоцвета никогда не будут изменены. — Мисс Рэйчел недоуменно качала головой, в свои семьдесят так и не поняв выбора своей матери. — Естественно, мы уважали пожелания мамы и держали данное нами слово все эти годы.
Итак, «Самсон» остался уродливым коричнево-оранжевым, а «Далила» била в глаза пурпурными оттенками.
Разумеется, о Реверенде Езекиле Мейфэре, его красавице южанке жене Лорене и о том, чтозаставило их переселиться на отдаленный карибский остров, ходило множество слухов.
Домыслы.
Шушуканье.
Намеки.
Прелюбодеяние.
Скандал.
К несчастью, прозрачно намекалось, что Реверенд не только исповедовал своим прихожанам природу первородного греха, особенно леди, оказавшимся среди его паствы, но и сам погрузился в его омут.
Мысли Джейка вновь вернулись на круги своя. А ведь именно о сексе он так старался не думать, лежа на своей кровати и уставившись на отвратительные коричневые стены своей спальни.
Спальня «Далилы» была хлопково-сладко-розовой.
Очевидно, единственными, кто не имел ничего против отвратительных цветов, были добрые духи, которые согласно гарантии, данной Бриллиантом Чангом Джейн, все еще витали вокруг коттеджа.
Джентльмен также сообщил ей, что она была на верном пути в своих жизненных ощущениях, что она была женщиной с чуткой интуицией и что она не должна бояться тех даров, которыми так щедро наградили ее боги. Однако Джейк относился к этому с чувством юмора, впрочем, так же, как и ко всему остальному.
Какое это слово использовала Джейн?
Прогон, вот что.
Джейк отнюдь не был возвышенной личностью. Он любил идеи. Он любил концепции. Он любил доказательства. Он предпочитал нечто осязаемое. Все, что он не мог услышать, к чему не мог прикоснуться, почувствовать запах и вкус или доказать посредством компьютерных вычислений, внушало ему беспокойство.
Как только ситуация переходила в сферу фокуса-покуса, он начинал не на шутку тревожиться.
Разумеется, у него всегда было это шестое чувство. Именно оно обострялось, предупреждая о том, говорили ему правду или лгали.
Он всегда помнил о нем, даже когда был ребенком.
Черт, как может защитить себя ребенок от посягательства на его душу?
В возрасте семи или восьми лет Джейк не уделял этому много размышлений. Он не пытался это вычислить. Он не задавался по этому поводу вопросом, и, конечно же, никогда никому об этом не говорил. Это просто было его частью, как склонность к математике или способность видеть определенные связи между идеями, на первый взгляд совершенно разнородными.
Он был хорош во многом: математика, физика, пространственные концепции, решение проблем и, наконец, все, что связано с компьютерами. Но только одно было превыше всего в маленьком городке Индианы, где прошло его детство, — баскетбол.
А Джейк ненавидел баскетбол.
К несчастью, его отец любил все, что относилось к игре в баскетбол, — любил играть в него, любил наблюдать за игрой, любил говорить о нем, был даже тренером или судьей. И он ожидал — нет, вовсе не требуя, — что его старший сын будет относиться к этому так же.
Ожидания отца не сбылись.
И тогда между отцом и сыном разверзлась пропасть глубиной приблизительно с Великий каньон.
Спустя пять лет его младший сводный брат Джоби превратился в звездного атлета, и мечта отца сбылась. Джоби добился звания лучшего игрока на чемпионате штата по баскетболу среди команд средних школ.
Затем Джоби получил полную атлетическую степень и — от благодарного бывшего питомца колледжа — прекрасный красный автомобиль с откидным верхом, кучу денег на карманные расходы, хорошеньких девочек, готовых всегда примчаться по первому его зову, и все пиво, которое он только мог выпить.
Тем временем Джейк пробирался своей дорогой через университет штата, не имея ни цента поддержки от своей семьи, часто вынужденный одновременно наниматься на две или три работы. В итоге он окончил университет с высочайшими похвалами и степенью бакалавра, получив диплом экономиста.
Предложения работы потекли рекой.
Он принял одно из них: ему предстояло уехать в другую часть страны с изобретательной и престижной командой молодых гениев. Он собрал то немногое, что принадлежало ему, кое с кем попрощался и уехал.
Он никогда не оглядывался назад.
Ни разу.
В последующие несколько лет Джейк начал преуспевать так, как ему и во сне не снилось. Природа наделила его талантом делать деньги, и он не упустил своего шанса. Еще не отпраздновав свой тридцатый день рождения, он стал президентом собственной корпорации, уставный фонд которой составлял многие миллиарды долларов.
Тем временем на втором году учебы в колледже Джоби получил травму, но отнюдь не на баскетбольной площадке, а на буйной студенческой вечеринке. Он растерял все свои атлетические степени, был отчислен из колледжа, в котором его в лучшем случае всегда считали середнячком, и в свои девятнадцать обнаружил на себе ярлык «бывший».
А бывших баскетбольных звезд колледжа и героев родного города было больше чем в избытке даже в Индиане… особенно в Индиане. И это была та единственная, печальная и непредвиденная правда, предстать перед лицом которой не были готовы ни сам Джоби Холлистер, ни его тщеславный отец.
Джейк никогда так и не смог понять, почему он сделал это.
Черт, он до сих пор не знал почему.
Но он согласился взять Джоби в свою компанию, несмотря на вопиющий факт, что его младший сводный братец не обладал ни навыками, ни образованностью, ни умом, ни амбициозностью, необходимыми для того, чтобы выжить в мире Джейка.
В конце концов это ведь были настоящие джунгли.
Джейк понял это, пройдя свой тернистый путь. И он был безжалостным. Он должен был быть таким. Он играл жестоко и проигрывать не собирался. Именно поэтому ему удалось добиться того положения, которое он занимал теперь, и остаться там, где был.