Я рассчитывал полеты между Землей и Корнезо, но все время оказывался то на Маджипуре, то на Краю Света, где Начальник Стройки вместе с Руководителем Экспедиции у костра в степи под гитару проникновенно исполняли «По рукавам Галактики скитаясь, я забывал о собственной звезде…». А когда я опустился на Арракис, он же Дюна, к моему шаттлу со всех сторон устремились песчаные черви, которыми управляли люди с пронзительно синими глазами, и когда уже из огромных глоток червей повеяло жаром их внутренних вечных топок, Мелисса взяла меня за руку и сказала: «Мы летим на Корнезо», но в рубке «Джо» второй пилот, Стив Попов, сверкая своим третьим глазом, повязка с которого была снята и лежала на панели управления, у окна, распахнутого в пространство с видом на Крабовидную Туманность, повторял страшным голосом: «Я не могу отключить двигатели Вульфа!», а на экранах уже высвечивались координаты Солнечной системы, и Вельяминов, стоя у доски, объяснял, почему нежелательно, находясь в пылевом облаке, менять режим работы параллельно включенных Ф-двигателей…
Я проснулся, перевернулся на другой бок и тут же попал в знакомый кошмар, который, с разными вариациями, последние годы снился мне регулярно.
…Я очень спешил, но двигался мучительно медленно, как в воде, по бесконечным коридорам орбитальной станции «Альбина-3» в поисках того единственного человека, чей коммуникатор еще передавал сигнал «ЖИВ». Он должен был быть где-то здесь, во внутренних блоках станции, но вокруг я видел только необратимо, бесповоротно мертвых людей, вернее, то, что было когда-то людьми, к что трудно было теперь узнать под пузырящимися наростами, выпирающими из форменной одежды. На мне был скафандр высшей защиты, потому что только он мог выдержать в потоке горячей плазмы время, необходимое для надежной стерилизации. На переднем щитке скафандра пламенел орден «Пурпурной Звезды», который я потом, гораздо позже, получил за свои действия на «Альбине-3». Но это меня почему-то не удивляло, я только беспокоился, что орден не выдержит стерилизации и сгорит в потоке плазмы. Я шел через лаборатории, заглядывал в жилые помещения и видел только изуродованные трупы. Наконец я добрался до блока консервации, где обрабатывали и хранили в криокамерах биологические образцы, прошел через тамбуры с герметичными дверями и увидел в одном из морозильников белое лицо Стефана. Дверца соседнего морозильника была распахнута, и, заглянув туда, я обнаружил свой санитарный блок на «Джо», где в альфьюритовом бассейне плавала Барракуда, которая спросила голосом Мелиссы: «Так тебе нравится, как я танцую свои картины?» На площади унылого пыльного городка Надя крутила бесконечные фуэте, а на ее правой руке была надета железная шипастая перчатка. Мама подошла ко мне и сказала: «Саша, у женщин такая обманчивая внешность!» И тут наконец пламя охватило меня и морозильник со Стефаном внутри, и я сквозь скафандр почувствовал жар бушующей плазмы…
Я проснулся в холодном поту, судорожно дыша. Я лежал на кровати в коттедже, на острове Мелиссы, на планете Земля. Была еще глубокая ночь. Я включил ночник, встал, зашел в туалет, потом на кухню и достал из холодильника бутылку минеральной воды, открыл ее и стал пить прямо из горлышка. Этой же ледяной водой я умыл лицо. Бутылку с остатками воды я взял с собой в спальню и поставил на полку у кровати, лег, погасил ночник.
Я закрыл глаза, но сон никак не шел. Я хотел бы забыть «Альбину-3», но не мог.
Это был мой второй полет в качестве капитана «Джо». Полет к Альбине не был плановым рейсом, туда регулярно ходит «Виктор Синицын». «Джо» направлялся на Фризу, просто по дороге мы должны были сделать небольшой крюк и закинуть тонн двадцать оборудования на орбитальную станцию «Альбина-3». Уже в системе Альбины, за подлетный час к станции, с «Альбиной-3» внезапно прервалась связь, а через восемнадцать минут после этого по всем коммуникационным каналам завыл сигнал высшей опасности «ВО».
Станция была на орбите, внешне выглядела совершенно нормально, но попытки установить хоть какую-то связь закончились ничем. Вдруг на одной из частот, предназначенных для связи внутри станции, удалось обнаружить слабый, пробивающийся из внутренних помещений, единственный сигнал «ЖИВ», подаваемый чьим-то личным коммуникатором. Сканирование станции не обнаружило никаких технических неполадок. Видимо, беда случилась с людьми.
По «Инструкции…» положено было отправить на станцию разведгруппу, но это была Альбина, и беда с людьми могла быть только одна: очередной супервирус. К сожалению, даже Космофлоту не чужды бюрократические проволочки, и «Инструкция…» еще не успела учесть все аспекты работы на Альбине.
Если бы не сигнал «ЖИВ», я просто сразу же в нарушение любых инструкций отправил бы станцию со всем ее содержимым к местному солнцу, и не успокоился бы, пока не убедился, что она сгорела в звездной топке. Если бы на «Джо» был селфер, на поиск живого человека отправился бы он. Но ни одного селфера на борту моего корабля в том полете не было.
На самой Альбине постоянно работали два селфера. Я немедленно, как только осознал ситуацию, связался с ними. Но они в это время сопровождали экспедиции непосредственно на поверхности планеты и оставить там без страховки десятки людей не имели права. Чтобы вернуть экспедиции в центральный лагерь, в приемлемый уровень безопасности, требовались часы, которых у последнего живого на «Альбине-3» скорее всего не было.
Я не мог ни уничтожить станцию с живым человеком, ни выполнить «Инструкцию…», рискуя жизнью членов моего экипажа, отправляя разведгруппу почти на верную мучительную смерть. А сигнал «ЖИВ» не умолкал.
Я мог рискнуть только своей жизнью.
Главная проблема была в возвращении на корабль. Учитывая невероятную живучесть и приспособляемость супервирусов Альбины, что лишний раз подтвердила гибель персонала станции, было ясно, что при возвращении на корабль мне и выжившему человеку со станции, если получится его спасти, ограничиться стандартными процедурами стерилизации невозможно. Мы полагали, что человек на станции выжил только потому, что в момент, когда вирус вырвался на свободу, он был по какой-то причине облачен в скафандр высшей защиты. Никакого другого варианта возможности уцелеть на зараженной станции мы вообразить не сумели.
Все оставшееся время подлета к Альбине мы с офицерами «Джо» пытались придумать такой способ стерилизации скафандров, который был бы надежнее всех способов, применявшихся до сих пор. В итоге я лично отрегулировал на минимально возможный уровень мощности один из детонационных реактивных двигателей «Джо». В камере этого двигателя человек в скафандре мог продержаться, по расчетам, секунд тридцать. Этого должно было хватить для надежной стерилизации. Регенерационные камеры, конечно, тоже были наготове.
Когда «Джо» подошел к «Альбине-3», я передал командование своему старпому, Елене Гольдберг. Мне помогли надеть скафандр, и я в шлюпке отправился к станции.
К счастью, вся автоматика станции была совершенно исправна, и я без проблем попал внутрь. В момент трагедии, как потом выяснилось, на станции находилось четыре тысячи триста восемнадцать человек. Умирали они тяжело, но, видимо, достаточно быстро. Многих агония застала непосредственно на рабочих местах, ведь они готовились принять грузы с моего корабля, все знали, что «Джо» уже в системе. Но большинство успели выбраться в коридоры, видимо, надеясь найти там помощь, и умирали уже там.
Я шел по коридорам, которые казались мне бесконечными, обходя трупы, перешагивая через еще совсем недавно живых людей, которые теперь представляли собой всего лишь биомассу для недолгого пиршества чужой агрессивной жизни. Я не мог себе позволить отвлекаться на эмоции, тратить время на тех, кому нельзя было уже ничем помочь. Я спешил найти того, кто был еще жив.
Как позже выяснилось, очередная экспедиция с поверхности Альбины прошла все процедуры стерилизации и люди, как положено, провели в карантинных блоках стандартные две недели, после чего, совершенно здоровые, как все в этом были убеждены, вышли во внутренние помещения станции. Судя по всему, кто-то из них в этот раз «прихватил» с собой с поверхности Альбины особо устойчивый к стерилизации кристаллизованный вирус, который в карантине «проснулся», попал в человеческий организм, «освоился» там и, чрезвычайно быстро мутировав, начал взрывообразно размножаться через два дня после того, как человек покинул карантин.