Выбрать главу

Но из меня получилась бы самая жалостливая фея на свете.

— Спасибо, Ларри, — сказал я. — Но я обещал парню, что мы поговорим. И он как раз сейчас свободен… В общем, извини, но я не люблю менять планы.

В глазах близняшек вспыхнули растерянность и обида. А их отец снова усмехнулся.

— Как знаешь, Уолт. — И повторил слова, которые я уже слышал: — В Моухее гостям ни в чем не отказывают.

«Кроме нормальной жизни», — подумал я. Но оставил эту мысль при себе.

* * *

Когда мы с Делбертом вышли за деревню, перед нами до самого горизонта развернулась нетронутая прерия. Должно быть, такой ее видели индейцы сотни лет назад. Но ни бизоны, ни домашний скот здесь не паслись, это даже я, горожанин, понял. Трава была сочной и высокой, изредка в ней вспыхивали белым или красноватым дикие цветы.

— Что я вам должен рассказывать? — спросил Делберт.

— Для начала объясни, почему у приезжих начинаются галлюцинации.

Он отвел взгляд и быстро облизнул губы, но я видел, что здесь ему намного спокойнее, чем в деревне, и понимал: огрызаться парнишка больше не станет.

— Место такое, — оправдал он мои надежды. — Я по телику передачу видел: есть курорты, где тяжело больные выздоравливают почти без лечения. Воздух там особенный или вода. Приехал человек умирающий, погулял недельку вокруг источников, подышал — и все в порядке. У нас, наверное, что-то вроде этого.

— Только наоборот, — усмехнулся я. Делберт пожал плечами.

— От кошмаров никто не умирает. Я тоже иногда страшные сны вижу. Ерунда, утром забываются. Что вам о растениях рассказывать?

— Все, что знаешь.

Я вытащил из кармана записную книжку и в течение минут сорока заполнял одну из пустых страниц названиями местной флоры. Они оказались на удивление поэтичными: Делберт сразу признался, что научных определений не знает, только те, которыми в Моухее пользуются.

— Вот это, — сообщил он, захватывая пальцами небольшой кустик пушистой, похожей на аспарагус травки, — язычок жаворонка. Видите, цветы на язычки похожи, так изогнуты.

Я кивнул и записал рядом с названием «розовые мелкие цветы». Чуть выше на странице стояли пометки «пушистая метелка» и «трава как трава».

— Зачем вам это надо? — спросил вдруг Делберт.

— Начну новую книгу с описания вот такого луга.

Мальчик сощурился и присмотрелся ко мне внимательнее, чем к травинкам, будто отыскивал на моем лице клеймо «врун».

— Мистер Риденс говорит, что это несовременно. И вообще надо поменьше описаний в книгу наталкивать, а то редактор ее забракует.

— Необязательно.

— Он говорит, все редакторы — кретины.

— А я говорю, среди них есть прекрасные люди. Делберт нагнулся к очередной травинке, сорвал под корень длинный стебелек с миниатюрной раскидистой метелочкой на конце, повертел его в руке и сунул в рот.

— Кто из вас лучший писатель: вы или мистер Риденс?

Чудненький вопрос! Скажи «я», получишь презрительный взгляд: «Хвастун ты, дядя». Скажи «он» — взгляд окажется в лучшем случае снисходительным: «Я так и думал, что ты бездарь». Захотелось в свою очередь спросить: «Кого из родителей ты больше любишь?» Хотя, если вспомнить поведение мистера Энсона, ответ станет ясен заранее.

— Мы работаем в разных жанрах, — сказал я после паузы.

Делберт задумчиво жевал травинку. Экологически чистый заменитель жвачки. И уж точно без сахара.

— А можно писать о том, что чувствуешь?

Я рассмеялся. Неплохая тема для диспута в литературном клубе, который закончится общим возмущением по поводу потока дешевых книжонок, заполонивших рынок. Но Делберт принял мой смех на свой счет и покраснел.

— Я знаю, что вообще можно, — выпалил он. — Я хотел спросить, можно так писать сейчас! Или сразу скажут, что это несовременно?

— Если повезет с редактором, не скажут. А что, ты пишешь?

Он покраснел еще сильнее. Достаточный ответ. Я подростком тоже стеснялся своей «писанины». Мои творения, кстати, тогда никому не нравились, кроме Билли Родвэя.

— Можешь для начала показать то, что написал, учителю литературы, когда вернешься в школу после каникул, — сказал я. — Я в свое время так сделал, и он мне здорово помог.