Получив примерно шестнадцатый отказ из издательства, он впервые в жизни скис. С утра до вечера валялся в кровати, косо-криво исписал пару школьных тетрадей незаконченными предложениями, часами смотрел детские мультфильмы и пять-шесть раз в день принимал душ. Вытащить его из дому я не мог в течение недели. Терри советовал не приставать к человеку, пока он сам не захочет выговориться, Энни попробовала «оживить» Джейка приглашением на ужин (зря рассчитывала, что перед ее красотой никакая депрессия не устоит), а мой запас ободряющих фраз и дружеских улыбок полностью исчерпался. Поэтому я был потрясен, когда на десятый день медленной пытки вернулся из булочной и увидел Джейка бегающим по квартире. Он напевал себе под нос «Зажги мой огонь», хлопал в ладоши и притопывал в такт.
— Это ты? — завопил я. — То самое существо, которое ныло, валяясь в грязной постели, и просило его пристрелить?
— Мои молекулы движутся в прежнем темпе, — рассмеялся Джейк. — Это моя футболка? Или на моей была эмблема «Лейкерз»?
— С «Лейкерз» у тебя ничего не было, — автоматически ответил я (давно привык следить за скромным гардеробом Джейка на предмет его изношенности). — Что ты делаешь?
— Собираюсь в дорогу. — На его кровати лежал открытый чемодан, посреди комнаты разинула рот дорожная сумка. — Надо развеяться. Как можно больше перемен, тогда писать станет легче. Впечатление к впечатлению, зернышко к зернышку, — он снова засмеялся. Веселый, оптимистичный Джейк, стандартная модель. — Я понял, что мои неудачи коренятся в моей неподвижности. Камень, обросший мхом, мягче и, может быть, теплее, чем голый валун, но на нем нельзя выбить письмена. Ты не будешь против, если я возьму этот свитер?
Я кивнул, и Джейк воспринял это как разрешение еще на один свитер, яркую полосатую рубашку и кожаный пиджак, который я надевал только дважды. А может, просто не мог переключиться с высот Новой Жизни на такую низменную тему, как шмотки, поэтому запихивал их в чемодан, не прерывая радостного монолога.
Он уедет и наберется впечатлений. В дороге будет помалу делать наброски для будущего романа. Для двух сразу!
— Если проследить за тысячей закатов, то ничего не стоит описать чужую планету, понимаешь, гибнущую планету с багровым небом, в котором построены жилища обитателей этой планеты. Они дрейфуют по небу, потому что земля отравлена, но яд уже просочился в воду, а вода очень важна для всего живого. Не ухмыляйся, на моей новой планете вода — топливо для небесных домов. Они рухнут, если вода будет испорчена, и погибнут все до единого, планета станет необитаемой. Хорошее название для планеты — Сермахлон? По-моему, очень даже ничего. Не знаю еще, кто их спасет. Присмотрюсь к людям по дороге, понимаешь, можно встретить какого-нибудь заправщика на придорожной станции, который ничего сложнее детских комиксов в руках не держал, но внешность у него будет идеальной для капитана корабля. Или для инопланетянина. Знаешь, форма ушей или какой-нибудь дефект лица, который я смогу сделать отличительным признаком всех сермахлонцев. А параллельно с историей Сермахлона я буду писать что-нибудь абсолютно реальное, роман о земной жизни без прикрас. Нет, на «Путешествие с Чарли в поисках Америки» я и не размахиваюсь. До Стейнбека мне в жизни не дотянуться. Может, в стиле старины Хэма. Или что-то вроде романов Ирвина Шоу… Когда почувствую, что образы распирают голову, осяду в маленьком городке, сниму там комнату подешевле у какой-нибудь колоритной старушенции. Конечно, я могу оплатить и номер в отеле, но атмосфера будет не та.
Я улыбался и молча ругал себя за неверие в друга (вряд ли он хоть один роман напишет от начала до конца: привезет из своего путешествия кучу несвязанных отрывков и свалит их в ящик письменного стола) и за собственную трусость (так скажи ему об этом прямо, как положено лучшему другу, скажи, а не кивай китайским болваном). Но я как чумы боялся новой депрессии Джейка и не решился испортить ему настроение критическими замечаниями. Он отбыл до того переполненный энтузиазмом, что я как наяву увидел сюрреалистическую картинку: по шоссе мчится бледно-голубой «Блейзер», а из него — из каждой щели — фонтаном бьет лилово-розовая, переливчатая жидкость — это энтузиазм Джейка обрел физическую форму. И люди, попадающие под его брызги, все как один начинают смеяться.
А вот мне без дружка поначалу было кисло. Не с кем перекинуться словом, квартира стала какой-то мертвой, и то, что Джейк оставил здесь две трети своих вещей, только ухудшало ситуацию. Я поехал бы за ним, но не знал, какое направление выбрал этот сумасброд, и никак не мог с ним связаться: Джейк не удосужился заиметь мобильник «чтобы не отвлекали, когда я пишу». Я психовал из-за каждой мелочи и не понимал, как можно жить вдали от лучшего друга. Кому показать вот этот абзац и попросить прочесть вслух? С кем поболтать о новой книге Барнса? Только не напоминайте про Энни, она же ни черта не понимает в литературе! И кому, в конце концов, рассказать, как Энни была хороша в постели прошлой ночью? Тоже ей самой?
Слава богу, через неделю синдром покинутого щенка прошел. А сегодня ему в самый раз возродиться.
Около дома я состроил улыбку Джуди Хуке, которая живет на четвертом этаже. Если бы как раз в эту минуту она не садилась в машину своего бойфренда, вопрос с ужином был бы решен. Но невезение растягивается намного лучше апельсиновой жвачки. Мистер Брок вел на прогулку своего кота. Раскормленное кофейно-белое четвероногое посмотрело на меня с презрением, имея на то веские причины: на фоне его бархатного ошейника и изысканной цепочки в качестве поводка мои джинсы и спортивный пиджак выглядели рубищем. Мистер Брок спросил, как я поживаю, пожаловался на обилие бездарных актеров, обругал «Парамаунт» — и три раза прерывал свой монолог, чтобы погладить кота. У нас в доме странности считаются хорошим тоном. Жаль, Терри Прескотт ни за что не согласится сюда переехать.
В почтовом ящике теснились два рекламных проспекта, счет из химчистки, вечерняя газета и письмо. Тонкий, словно пустой, конверт, надписанный жутким почерком Джейка. Господи, из Монтаны! Вот куда обормот забрался! Я засмеялся, как идиот, крутя конверт в пальцах, будто хотел нащупать там золотые крупинки. Кажется, в старину принято было пересылать образцы добытого золота в простых почтовых конвертах?
Название города на штемпеле размазалось. Я пытался вспомнить, что знаю о Монтане. Граничит с Канадой. Бурное прошлое, включающее в себя знаменитый бой при Литтл-Бигхорне, где люди Сидящего Быка стерли в порошок отряд генерала Кастера. Теперь есть несколько индейских резерваций, в большей части штата, кажется, разводят скот, и ковбои, как сто лет назад, сводят с ума фермерских девушек, а в западной части штата, на склонах Скалистых Гор, расположены национальные парки. Ясно, рельеф новой планеты Джейка будет гористым. Я снова рассмеялся. Кто-то, кажется, хандрил? Как выражался Джейк — мои молекулы тут ни при чем!
В прихожей я бросил на пол излишки почты и оторвал боковину конверта. Всего один листок, и исписан только с одной стороны. С другой — какой-то чертеж. О'кей, прощаю краткость. Ну, что он нашел? Сокровища капитана Флинта? Новый вариант Гана Соло? Или симпатичную девочку, скроенную по деревенскому лекалу?
Уолт, дружище!
Извини, что написал не сразу. Если ты уже получил Пулитцеровскую премию, прими мои поздравления. Если еще нет — отложи их на потом. К сожалению, не могу прочесть о тебе в газете — сюда не доставляют свежую прессу. Сюда никакой прессы не доставляют. И телефонов здесь тоже нет. Уолт, я нашел райское место! Двенадцать кораблей, высадка проходит ночью, первый отряд… Извини, задумался. Никак не отделаюсь от привычки записывать все, что приходит в голову. Так вот, здесь идеальное место жительства для писателя. Тишина, извечный покой и простор Великих Равнин. Я обосновался в Восточной Монтане, в самой красивой и тихой деревушке на свете. Я и не знал, что существуют такие уютные уголки. Полтора десятка домов разбросаны по равнине, крайние забрались на холмы. Но холмы здесь плоские, поэтому в какую сторону ни поглядишь, видишь бесконечность. Деревня называется Моухей, и хотя сено я косить не умеюnote 1, зато пишу гораздо больше, чем раньше.