Хотел я ему всыпать. Потом решил не портить себе и так плохого настроения. А главное, откуда он о моём дне рождения узнал? Раньше-то не интересовался.
— Ладно, — говорит он. — У меня в портфеле десять пластиночек, возьми, что выручишь — пополам. Я тебе доверяю, главный механик.
Бывало, правда, продавал я его пластинки, нацарапанные на рентгеноплёнке, но не захотелось снова мараться.
— Ладно, — говорю, — продавай сам — вся выручка тебе. Можешь, если хочешь, и за моё здоровье выпить, а пока проваливай.
На этом и расстались. Но кто же всё-таки напомнил о моём дне рождения? Вскоре я узнал всё.
Началось с того, что нянечка тётя Валя заторопила: «Константин, тебя Фёдор Яковлевич спрашивал…» Она никогда не звала меня Кокой, а, всегда Константин, выговаривая имя по-своему, вроде Кистантин.
Я не пошёл по классам проверять репродукторы, а поднялся прямо в актовый зал.
В рубке гремел голос Фёдора Яковлевича. Увидев меня, он загудел:
— Почему без швабры и тряпки? Немедленно прибрать в рубке!
— Фёдор Яковлевич, разве вы не знаете? Мне не разрешают сюда. Меня же отсюда выгнали.
Тут подскочил Валерик.
— Иди, Костя, — зашептал он быстро.
Значит, можно?! Значит, пустили снова!
— И чтобы в твоё дежурство была хирургическая чистота, — раздался голос Фёдора Яковлевича.
Внизу у библиотеки я чуть не сшиб Сашу Коренькова. Саша потянул меня за руку и вложил в неё, я даже сначала не поверил, свой деревянный портсигар, приёмник, смонтированный на полупроводниках.
— Бери, — сказал он, — только не роняй, теперь он твой, совсем.
Я сунул портсигар в карман и сдавил ему руку. Никогда не подумал бы, что такие ребята есть среди семиклассников. А наверху, куда я примчался со шваброй и тряпкой, меня ждал ещё подарок.
Слава протянул кулёчек и сказал:
— Светлана сейчас выздоравливает и проходит под руководством тёти Нины курс кулинарных наук.
В кулёчке оказались пирожки, ещё тёплые. Даже Фёдор Яковлевич не отказался попробовать вместе со всеми.
— Смотри, Костя! — сказал он негромко. — Пусть этот год будет у тебя умнее, чем прошлый.
А Петька важно поднял правую руку:
— Бокал шампанского за именинника.
Я молчал. Мне так хотелось отблагодарить и Валерика, и Свету, и Петьку, и Славу, и, конечно, Фёдора Яковлевича, и вовсе незнакомую тётю Нину. Тут я вспомнил про дело. Фёдор Яковлевич знал, конечно, за что меня и Васеньку выгнали из рубки. Но он с первого же дня требовал не только от Саши, а почему-то и от меня, чтобы в классах каждое утро проверялись репродукторы. Я замечал, что «Ракету» очень хорошо слушают по субботам, — интересные передачи. Ну, спортсмены ещё по вторникам — Наташу. А в остальные дни бывали случаи, особенно перед контрольной, выключают радио и шумят — кто о чём — до звонка.
Мне и пришло в голову, что самые лучшие минуты у нас пропадают между первым и вторым звонком, когда ребята уже уселись, а учитель стоит в дверях с журналом под мышкой и ждёт второго звонка.
Три минуты — это очень много, если читать у микрофона: полторы странички печатного текста. И эти три минуты будут слушать в полной тишине.
Я и стал об этом говорить. Но меня прервали.
— Хорошо, хорошо! — сказал Слава, — приходи на летучку. Всё обсудим.
А Саша Кореньков выгнал всех из рубки.
— Начинаем. Замрите!
— По местам, — скомандовал Слава. — Валерик, к микрофону.
«Внимание! Внимание! Внимание! Сегодня 13 декабря. Передаём очередной выпуск «Ракеты»!»
…«Ракета»! Было время, я её ненавидел.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ФОНАРИ
Рассказывает автор
Можно ли драться в школе? Конечно, нет. Дерутся ли в школе? Конечно, да. И в школе, и во дворе. А из-за чего мальчишки дерутся? Этот вопрос нам, взрослым, далеко не просто выяснить. В самом деле, по крайней мере, трое из нас отметили появление в школе нескольких учеников с живописными отметинами на лице, именуемыми в просторечии «фонарями». Конечно, синяки и кровоподтеки различной формы заметил Кузьма Васильевич, начавший, как обычно, ровно в восемь своё путешествие по вестибюлю. Одним из первых в школу явился Слава — нос у него посинел и распух, под глазами большие коричневые круги. Отвечая на безмолвный вопрос директора, Слава, всегда страдавший от неумения врать, пробормотал что-то насчёт проклятой двери, которая вчера совершенно неожиданно встала на его пути. Через четверть часа появился Валерик с большой нашлёпкой из клейкого пластыря на лбу и вздувшейся щекой. Из-под наклейки в разные стороны исходило сияние с переходами от темно-синего к зелёному и жёлтому.