Зубров миролюбиво улыбнулся.
— Вот вы лучше скажите: чего-либо подозрительного за ним не замечалось? Интереса к иностранцам или чего-нибудь в этом роде?
— Слушай, капитан, вы же сами две недели назад его проверяли! Когда «добро» на академию ему давали! Лучше бы искали этот ваш самолет, может, там людям помощь нужна, а вы мне тут мозги полощете! Что да как, насколько благонадежен.
— А вот если на борту действительно оказались посторонние, как бы ваш капитан повел себя, если бы они попытались самолет захватить?
Баянов взорвался:
— Вы хоть его личное дело читали? Или не глядя штамп шлепнули? Он уже был в такой ситуации!
— Что вы имеете в виду?
Начальник штаба всплеснул руками:
— Ну, блин, вы даете. На, смотри. — Достал из сейфа красную папку личного дела и сунул в руки гостю. — Вот, от сих до сих. Про события на Северном посту в восемьдесят девятом году в вашей конторе что-нибудь слышали? Лучше бы родным его сообщили, может, человек уже погиб…
— А вот с этим пока повременим. Будем думать, что жив. И вы не забывайте, что было на борту. Секретность должна соблюдаться на высшем уровне. Если что, мы сами оповестим родных и близких. — Следователь взял папку и начал листать документы. — Интересно! А можно у вас это взять?
— Личное дело? Нет, конечно, хотите, копию сделаю…
— Если вас не затруднит.
— Затруднит, только иным способом от вас не отвяжешься.
—
Побег наметили на ночь, когда троице — Седому, Циркачу, Шнорхелю — выпало работать в третью смену. А пока собирали харч и шмотки. Под руководством Циркача нужным образом укладывали штабеля бревен. За старание в наведении порядка на рабочем месте даже заслужили поощрение. Последнее совещание авторитет провел перед выходом на работу. Заговорщики перешептывались, уединившись в курилке.
— Судя по карте, что на стене у начальника ИТУ висит, глубина метра четыре, — сказал Седой. — Я того кореша, что у начальника убирается, озадачил, он посмотрел. Но карта приблизительная, так что риск все же есть.
Циркач кивнул:
— Будем падать, старайтесь прийти на ноги. Ногами вперед то есть.
— Тьфу, — сплюнул Шнорхель. — Скажешь тоже, ногами вперед! Примета плохая! Мы что, как жмурики ехать будем?
— Скажу, так и голым задом на ежике поедешь, — просипел Седой. — За тобой вертухай. Ты готов?
Шнорхель резво выудил из-за голенища переделанный в заточку трехгранный напильник. Подкинул на ладони.
— Как в масло войдет.
Седой хмуро кивнул и повернулся к инженеру:
— Ты придумал, как потом все само собой развалится?
— Есть одна идейка, на месте покажу.
—
Дальнейшие события остались в памяти Циркача, словно кадры хроники. Команда «Строиться», перекличка. Путь до ворот мастерских. Шнорхель безудержно хохмил, Седой, как обычно, был угрюм, а Циркача трясло. После того как всех развели по работам, троица направилась к своему обычному месту. Когда Шнорхель пырнул конвойного заточкой, Циркачу показалось, что на хрип несчастного сбежится охрана со всей зоны. Отвернувшись, он смотрел в другую сторону, пока солдат не перестал сучить ногами и ворочаться под телом бывшего браконьера.
Шнорхель с довольной ухмылкой встал и стряхнул стружки с одежды.
— Как кабана заколол.
— Ствол прихвати, — оборвал его Седой. — Герой тоже выискался. Поднимай и тащи его вон туда.
Со сборкой катапульты провозились вдвое дольше расчетного времени. Разделись, привязали одежду и сапоги к себе. Наконец, устроившись в люльке, замерли в ожидании. Повернувшись к компаньонам, Седой процедил:
— Значит, так, гаврики. Если кто покалечится, остальные его кончат, раненого с собой тянуть гиблое дело. Тело зароем. Иначе нас сразу же вычислят. Чтоб без обид, значит.
Скорчившийся на своем месте, Циркач слышал, как трясущийся от страха Шнорхель шепчет:
— Матерь Пресвятая Богородица, пронеси, избави меня грешного от смерти неминучей…
Кран, подхватив бревна из полувагона, повернул к вершине штабеля. Плавно опустил груз и освободил от захвата. Сосновые кругляки лавиной обрушились вниз и привели рычаг в действие. Плечо сооружения с люлькой, в которой замерли зеки, резко пошло вверх. Бревна рычага хлестко ударили о перекладину тельфера. Последнее, что заметил улетающий в темноту Циркач, была куча бревен и исчезающее под ними тело конвойного. Когда от удара катапульта развалилась, беглецы уже были в воздухе. Мелькнула вышка с прожектором. Рядом кувыркался орущий дуром Шнорхель с прижатым к груди автоматом. В полете они выпали из люльки, как летчики из кресла при катапультировании. Несколько мгновений, и, подняв фонтаны брызг, они очутились в воде. Люлька шлепнулась чуть дальше.
— Все целы? — отфыркиваясь, спросил Седой. — Циркач жив?
— Вроде.
— А ты, дурила?
Шнорхель, отплевываясь, барахтался метрах в пяти от них.
— Автомат, зараза, на дно тянет.
— Упустишь — я из тебя Ихтиандра сделаю. Будешь нырять, пока не достанешь.
— Тогда уж моржа, вода больно холодная, — заржал довольный Шнорхель. — Ну, Циркач, ты волшебник, в натуре, ну ты нам и аттракцион устроил. Американские горки — лажа!
— Заткнись, урод. Ползоны сбежится. Нож давай. — Отплевываясь, Седой подплыл к люльке и перерезал связывающие конструкцию веревки. На воде закачались освобожденные от крепежа жерди.
— Поплыли помалу, на подворье рыбколхоза лодки.
От пережитого у Шнорхеля начался словесный понос, он болтал без удержу.
— И откуда ты, Седой, все знаешь. И про лодки, и про колхоз этот. С тобой одно удовольствие работать.
— От верблюда. Землячок у меня из расконвоированных. Он у лодок нам кой-какие припасы оставил. Так что не пропадем. Будем валить на север. Там отсидимся, пока розыск и все такое. Летом — ягодный сезон. Под это дело и закосим. Только документами обзавестись, и вперед. Широка страна моя родная.
Циркач сразу понял, откуда возьмутся документы, но эмоций по этому поводу уже не испытывал. Напротив, в его душе царило ощущение эйфории и уверенности в будущем. Он наконец-то стал тем, кем мечтал быть всю жизнь, — настоящим мужиком, берущим от жизни то, что хочет, не спрашивая чьего-либо позволения.
Трясясь от холода и выбивая зубами дробь, беглецы выбрались на берег. Спотыкаясь о камни, побрели к темнеющим на фоне песчаного откоса сараям. Там лежали брошенные лодки. Но одна покачивалась на воде. Над ней мелькал светлячок папиросы. Компания рысцой направилась на огонек. Навстречу им шагнул высокий сутулый мужчина.
— С прибытием, Аркадий. Лодка готова. Мотор я достал, но мотор дрянь. Где ж я тут стоящий движок найду, сами понимаете. Бензина, правда, много. К утру километров за сорок уйдете. Карта и компас в пакете на носу. Шмотки кой-какие я собрал, в рундуке лежат. Палатка и консервы тоже уже погружены.
— Добро, Михалыч. Держи, как договаривались.
Седой подпорол подкладку бушлата и отсчитал требуемую сумму.
— С нами не хочешь?
— Стар я уже в эти игры играть.
— Ну, бывай. Тебя никто не засек?
— Тут сечь некому, с утра в сельмаг бухло завезли, уже половина деревни в умат, другая к ним скоро присоединится. Так что бывайте.
Сутулый растаял в сумерках. Беглецы для сугрева располовинили поллитру из припасенного предусмотрительным Михалычем ящика водки.
— С началом промыслового сезона, — буркнул Седой и отобрал у Шнорхеля бутылку. — Все, будя. Некогда, не в кабаке.
В лагере взвыла сирена. Разом смолк гул станков.
— Несчастный случай на производстве, — сделал вывод Циркач.
Седой неопределенно хмыкнул, прилаживая на баке мотор.
Глава 12.
СЮРПРИЗЫ.
К вечеру раненому стало хуже. Поднялась температура, и началась лихорадка. Давыдову пришлось осваивать профессию сиделки. Соорудив из тюков с вещевым имуществом нечто вроде ложа и уложив летчика поудобнее, Давыдов устроился рядом. Попытки найти на борту какое-нибудь чтиво не увенчались успехом. От нечего делать капитан сгреб в кучу всю полетную и навигационную документацию и занялся сортировкой: ненужное — на растопку, нужное — в сторону. Время от времени он поправлял ложе летчика, тот метался в бреду, и обтирал его тело тряпкой, смоченной в холодной воде. Иного средства для борьбы с температурой не было. Чтением служебной макулатуры Давыдов занимался при свете догорающего дневного света. Настоящие белые ночи еще не наступили, но в этот час было довольно светло. Разглядывая инструкции для связи с диспетчерами на маршруте, капитан вдруг обратил внимание на частоту для связи с диспетчером конечного пункта назначения, аэродрома, до которого должен был лететь злосчастный борт. Частота 127, 329 мегагерца была до странного знакомой. Анатолий был готов поручиться, что где-то уже видел эти цифры, и совсем недавно. Перебрав в памяти частоты каналов общего пользования, служб поиска и спасения и даже запрещенные для использования частоты, Давыдов пришел к выводу, что эта частота нигде не использовалась. И все же где-то она ему уже попадалась. Вот только где? Тем временем стемнело, над озером погасли последние отблески зари. Раненый наконец успокоился и заснул. Капитан, положив руку на лоб летчика, решил, что причин для беспокойства нет, температура вроде небольшая, и стал сооружать лежбище себе. От воды тянуло холодом, и он смело распотрошил тюк с зимними летными куртками. Устроившись, Давыдов собрался было спать, но подумал, что даже в таких условиях главное — не опускаться и соблюдать правила гигиены. Несколько минут он боролся с нежеланием подниматься, да и мысль о холодной воде бросала в дрожь. В конце концов победила воля, и Анатолий отправился умываться и чистить зубы. Вода оказалась совсем не такой холодной, как он ожидал. Раздевшись до пояса, капитан вымылся и растерся полотенцем. Завтра, пожалуй, можно отважиться и на кратковременное купание. По озеру полз туман. Из-за верхушек сосен выглянула луна. Налюбовавшись красотами природы, Давыдов загремел ботинками по металлу аппарели и нырнул внутрь фюзеляжа.