Ракетный гром

— Встать! Смирно... Товарищ генерал, группа ракетчиков занимается инженерной подготовкой. Докладывает старший инженер-лейтенант Шахов.

— Вольно, продолжайте, — сказал отец.

Я не повернулся, ждал, когда он пройдет к столу руководителя занятий. Но отец сел в заднем ряду (там было свободное место). Я не видел его, однако вскоре почувствовал на себе его взгляд. Другие, наверное, видели, как он глазами искал меня, искал вкрадчиво, а найдя, может быть, чуть качнул головой, мол, посмотрим, какой ты в солдатах.

Занятия продолжались по-прежнему, только в классе стало значительно тише. Слышно было, как инженер скреб мелком по доске, выписывая формулы. Когда начал пояснять значение формул, голос Шахова звучал гулко, будто в пустой бочке.

Раздался звонок. И хотя я с ‘нетерпением ожидал его, он прозвучал для меня выстрелом. Отец, видимо, заметил, как я вздрогнул, потому что, когда уже на улице подошел ко мне, сказал, чуть усмехаясь:

— Нервишки у тебя шалят, Виктор.

Мы стояли вдвоем: генерал и я, рядовой солдат. В окно на нас смотрели любопытные. Отец тоже это заметил. Он взглянул на часы, сказал:

— В нашем распоряжении десять минут. Как служится, сынок?

— Нормально... Мама не болеет?

— Нет, с цветами все возится... Друзья не забывают, пишут?

— Ваня Оглоблин поступил в институт... Электромеханический...

— Жалеешь? — сказал отец, глядя на солдат, занимающихся в спортивном городке. — Подход к снаряду не точен. Определенный «тузик», ноги держит в растопырку. — Отец готов был направиться в городок.

Я ответил:

— О чем жалеть?.. Конечно, три года, считай, потеряны.

— Как ты сказал? — вздрогнул он. — Товарищ Шахов! — крикнул он старшему инженер-лейтенанту, появившемуся на крыльце. — Я задержу на полчасика рядового Гросулова... На дополнительных занятиях растолкуете упущенное.

«Задержу»! Опять ребята подумают: «Хорошо солдату иметь своего генерала». Мне хочется сказать об этом папе, но не сейчас, сейчас не ко времени: по всему видно, что генерал Гросулов обиделся на своего сына, его взвинтили мои слова «три года, считай, потеряны». Значит, сейчас будет воспитывать... Что ж, мама, посмотри, какое у него «доброе сердце».

— Вчера ты получил тройку...

— Получил...

— Придется приказать, чтобы выбросили твой баян. Или музыка, или служба. Мне известно, что ты все свободное время играешь на баяне. — У отца немного тряслись руки, и он рассыпал щепоть табаку, резко смахнул его с колен. — И вообще ты не прав. Как это так, потеряны три года! Это тебе, наверное. Оглоблин написал? А вот я тридцать лет служу... и не считаю, что эти годы потеряны. Тридцать! Не слушай ты всяких «тузиков». Они, эти «тузики», как ржавчина, разъедают не только металл, но и души человеческие.

Некоторое время он молчал, потом достал блокнот, начертил формулу красным карандашом, сказал:

— Что это?

Формулу я хорошо знал, дал правильный ответ. Отец вошел в азарт и начал задавать вопросы по технике. Я отвечал безошибочно.

— Извини, — сказал отец и, не поясняя, за что я должен извинить его, положил в карман блокнот. — Вот что. Виктор, ты этому философу (он знал Ваню Оглоблнна) дай сдачи, пусть он примолкнет со своим институтом. Придет время, и ты поступишь. Не всем же разом становиться генералами, тогда бы не было солдат. Погоди, погоди, — отец что-то заметил в спортгородке, сорвался со скамьи и, бросив мне на ходу: — Иди в класс, сынок, — быстро зашагал прочь.

Через минуту я услышал его резкий голос:

— Покажите лично, потом требуйте от подчиненного.

«Завелся батя». — подумал я.

День завершился удачей: старший лейтенант Малко обещал мне оформить увольнительную в город. По-моему, он прав: «троешники» — тоже люди, им также хочется посмотреть город».