Пришел Виктор Гросулов. Цыганок посмотрел на часы, обратил внимание, что на Викторе выходное обмундирование, спросил:
— Что так рано вырядился? Или увольнительную схлопотал?
Виктор взял баян, приготовился играть.
— Угадал, Костя. Послушай «Амурские волны». — Он склонил голову, тронул клавиши легко, будто шутя.
— Артист!
— Нет. Вот дядя Яков из «Голубого Дуная», тот действительно артист.
— Дядя Яков! — ревниво заметил Цыганок. — Он профессионал, а ты рядовой солдат. Понимать надо! — Костя вытер суконкой пыль на подоконнике, нахмурился. — В город отпустили?
— Да...
— Зря...
— Почему? Скоро год, как я служу. Разве таких, Костя, еще не пускают в увольнение?
— Пускают. Они не рыжие...
— И я не рыжий.
— Нет, рыжий, ты выделяешься в части, значит, рыжий.
— Чем я выделяюсь? Конечно, еще не отличник, сам-то сразу в передовики попал?
— Нет! — воскликнул Цыганок. — Все было: и двойки, и наряды вне очереди. Помучился со мной старшина Рыбалко, прокудой называл. Вызревал я трудно. Часто получалось так: думал, вот теперь я отличился, а мне по загривку — бац! Поспешил, значит, не в ту мишень попал... И поделом!.. Ты заметен, Виктор, своим папой. Генерал! Командующий! Может, поэтому и получил увольнительную? Подумай. Вон Пашке лейтенант Узлов отказал, говорит, вечерком с тобой в техническом классе посидим. А у Пашки четверка по технике. Четверка, а не тройка, как у тебя...
Виктор никогда не видел таким Цыганка, он смотрел на него с удивлением и некоторым страхом: весельчак, баешник, и вдруг такая строгость...
— Гля, какой ты товарищ ефрейтор. — растерянно произнес Виктор. — У меня есть свои командиры, им я и подчиняюсь... Очень хочется баяниста послушать.
— Самый настоящий компот!. — взорвался Костя. — Хочется! Я два с половиной года мучаюсь по Тоне. Два с половиной года она шлет поцелуи и горячие объятия. Терплю же! A-а, не об этом я, Витяга! — махнул рукой. — Опять я вроде не в ту мишень пальнул. Сбил ты прицел. — Костя почесал за ухом, сел у окошка. — Сам-то понимаешь, тянешь ты на увольнительную или нет? Молчишь, значит, не тянешь!
— Я только посмотрю и тотчас обратно...
— Мне хоть всю ночь сиди. Вижу, присох к музыке — не оторвешь...
— Мечта у меня, Костя, — повеселел Виктор. — Отслужу и устроюсь в ансамбль русских песен. — Он растянул мехи баяна. — Слышишь раздолье степей... Вот шумят, голосят... А это кузнечик. Шмель садится на цветок. Цветок розовенький. Слышишь? У каждого цвета — своя мелодия.
Цыганок заметил, как по лицу Аннеты пробежала тень. Художница взяла Малко под руку и отвела в сторону, что-то сказала ему. Старший лейтенант засмеялся:
— Тронутый! — захохотал Костя. — По-твоему, цвета издают звуки...
— Л как же! Я их слышу. Только бы разработать пальцы. У меня мама страшно любит цветы!
— А папа?
— У него свои цветы и звуки. Он весь в службе. Армия — это его музыка. Мне кажется, он может нюхом определить, кто и как относится к своим обязанностям... Когда-нибудь напишу о нем музыку: сухая строгость и где-то глубоко, в душе человеческая нежность... Таким представляю его...
Цыганок слушал Виктора с предубежденностью: может быть, у генерала и есть человеческая нежность — почему бы и не быть! Но он, Цыганок, знает лишь вот эту «сухую строгость», о которой слышал не раз, да и на себе испытывал раньше. Нежность, конечно, должна быть у каждого человека, но в данном случае генерал не проявит ее, ибо, по мнению Цыганка, Виктор получил увольнительную в город не так, как другие солдаты, кто-то проявил к нему снисхождение. В другой раз Цыганок не стал бы об этом говорить: получил, и хорошо, пусть солдат погуляет. Раньше он и сам умудрялся попадать в список увольняемых в город в то время, как по всем статьям нужно было посидеть за учебником, а то и чистить картофель на кухне. Но Виктору сегодня следовало бы, по крайней мере, остаться в городке, побыть в солдатском кафе. «Ведь схватил ты, Витяга, тройку... Могут подумать: балуют генеральского сынка».
— Не каждой увольнительной радуйся. — сказал Цыганок. — Узнает отец — будет и тебе, и твоему командиру музыка.
Виктор повертел увольнительную записку, положил в карман:
— Часок послушаю... Не волнуйся за меня...
— Это почему же? Ты не прав, я в какой-то степени отвечаю за тебя. Или ты по-другому понимаешь соревнование?
Виктор промолчал. Он, по существу, еще и не понимал это соревнование: старший лейтенант Малко настоял, чтобы вызвал лучшего оператора-вычислителя, он так и сделал. Потом понял, что соревнование неравное, но был доволен помощью Цыганка и в душе благодарил веселого черноволосого ефрейтора.