При проектировании бортовой автоматики и общей электрической схемы было необходимо понимать логику работы каждой системы. Каждый из разработчиков создавал свой «кусок» сложной системы. Задача инженера, разрабатывающего логику и схему управления всем бортовым комплексом, состояла в том, чтобы, изучив каждый такой «кусок», собрать все в единое целое. Местничество в тесном объеме аппарата и в единой радиолинии создавало опасность, что выданная с Земли команда могла попасть не по адресу и создать на борту аварийную ситуацию. Логика распределения команд должна была исключить такие ситуации. В 1960 году коллектив Юрия Карпова параллельно проводил разработку систем управления бортовыми комплексами (СУБК) первых кораблей-спутников и АМСов. На кораблях каждая система обладала «суверенитетом», затруднявшим создание единой системы электроснабжения и общей логики управления. Для АМСов требовалась разработка единой логики и единой централизованной системы электропитания. Эту задачу я поставил перед вновь созданным коллективом Юрия Карпова. Необходимость системного комплексирования постепенно проникала в сознание каждого из его инженеров. АМСы были первым серьезным экзаменом, и надо сказать, что разработавший общую схему Калмыков его выдержал.
Не простой задачей было создание бортовой электростанции. Ее основу составляли плоские солнечные батареи, включаемые через бортовой коммутатор источников питания (БКИП) на подзаряд буферных аккумуляторов. Для защиты от перезаряда ставился специальный счетчик ампер-часов. Александр Шуруй вместе с двумя смежными институтами разработал единую систему питания. Забегая вперед, скажу, что эта малая космическая электростанция нас не подвела.
Мы были в самом начале пути и еще не набрались опыта системного проектирования. Среди ошибок упомяну о том, что проблемы электромагнитной совместимости отбрасывались как несущественные. Пренебрежение ими вскоре дало о себе знать.
Под Евпаторией в бешеном темпе строился Центр дальней космической связи. Ввод в строй этого центра определял реальность начала марсианской программы.
Агаджанов, Гуськов и многочисленные создатели Евпаторийского центра не подвели. К октябрю 1960 года НИП-16 был готов к работе с марсианским «бортом». Но «борта», способного долететь до Марса или Венеры, еще не было.
Первых марсианских аппаратов под шифром 1М заводу было заказано два. Времени на изготовление, включая испытания в КИСе и отправку на полигон, Королев отвел Туркову всего пять месяцев! В этот же срок надо было спроектировать четвертую ступень и провести ее наземную отработку.
Многократно проверяемые расчеты показывали, что оптимальным днем старта к Марсу в том году являлось 26 сентября. Всякое опоздание привело бы к необходимости уменьшения массы полезного груза.
Мы потратили на создание двух первых «семьдесят восьмых» и двух первых марсианских космических аппаратов всего один год. По современным меркам это срок фантастический. Выручала смелость незнания.
В многолетней инженерной жизни часто приходилось сталкиваться с ситуацией, когда молодой коллектив берет обязательство создать новую систему в невероятно короткие сроки. Это объясняется отсутствием опыта, который приходит после многих неудач. Трудоемкая наземная отработка на специальных макетах и стендах отдельных систем и всего космического аппарата в те годы не предусматривалась. Это создавало возможность планировать сроки создания штатного летного образца, игнорируя длительный цикл наземной отработки.
Самым «опаздывающим» был радиокомплекс. Все руководство СКВ, разрабатывавшего радиокомплекс, состояло из бывших сотрудников НИИ-885, включая Белоусова, Ходарева и ведущего разработчика бортового радиоблока Малахова. НИИ-885 так же, как и СКБ-567 Белоусова, в то время подчинялся Госкомитету по радиоэлектронике. На них обрушилась ответственность за создание межпланетного радиокомплекса в фантастически короткие сроки.
Вместе с Королевым мы вернулись с полигона после удачного полета третьего корабля-спутника с собаками Белкой и Стрелкой. Это было в августе 1960 года.
Несмотря на ажиотаж, связанный с благополучным приземлением Белки и Стрелки, я пошел на производство изучать состояние дел с первым марсианским объектом. Пуск должен был состояться в октябре — всего через два месяца, а в цехе № 44 сборщики возились вокруг разобранного технологического АМСа. Никакие испытания еще не начинались: радиокомплекс Белоусова еще не поступал. Я прорвался к Королеву, который громко кричал по «кремлевке» о необходимости изоляции Белки и Стрелки от любого «собачьего» сообщества. Он не был уверен, что медики не выкинут ради славы какой-нибудь сенсационный фокус. Тем не менее меня он выслушал очень внимательно. Тут же по «кремлевке» позвонил Калмыкову и Шокину. В резких словах он сказал, что новый главный конструктор радиокомплекса Белоусов окончательно срывает все сроки. Он, Королев, вынужден будет лично доложить Никите Сергеевичу, что обещанный в том году пуск в сторону Марса не состоится.
Окончив громкие разговоры по «кремлевке», СП неожиданно предложил: «Едем немедленно к Белоусову. Там, на месте, все посмотрим и обсудим. Предупреди Бушуева и Осташева, пусть тоже едут с нами».
В 13 часов мы уже были у Белоусова, туда же приехали Калмыков и Шокин. КБ Белоусова вместе с довольно хилым опытным заводом находилось рядом с крупнейшей в Москве новостройкой — реконструировавшимся автомобильным заводом имени Ленинского комсомола. Этот завод претендовал на их площадь и требовал скорейшего выселения.
Отдельные блоки радиокомплекса для 1М были в наладке и доработке. Они еще ни разу вместе не проверялись. Комплексные испытания замкнутого кольца связи даже на лабораторных макетах не проводились. Картина в целом была удручающей. Белоусов, его заместители Малахов и Ходарев не защищались и не оправдывались. Они уже много ночей не спят, но обещают вот-вот все закончить.
После короткого обсуждения Королев неожиданно предлагает ограничиться испытаниями отдельных блоков и без комплексных испытаний всю аппаратуру отправить к нам для установки на борт АМСа. Калмыков и Шокин удивились столь смелому предложению. Оно снимало с них ответственность за надежность аппаратуры и перекладывало ее на Королева, принявшего такое рискованное решение.
Я попытался спорить, но СП так на меня посмотрел, что я тут же умолк. «Вот что, товарищ Белоусов, и вы все слушайте. Комплексные испытания будете проводить у нас. Под ответственность Чертока и Осташева. 28 августа испытанный аппарат должен быть из нашего 44-го цеха отправлен на полигон». Кто-то из топтавшихся вокруг инженеров, дернув меня за рукав, шепотом сказал: «Раньше чем через неделю мы ни один блок не наладим. Нельзя же к вам отправлять полуфабрикаты прямо после пайки».
Когда после осмотра заводика мы уселись в просторный ЗИС-110, Королев сердито мне выговорил: «Борис, ты неисправим. Думаешь, я не понимаю, что у них полный провал. Но пусть теперь попробуют сказать, что даже поблочно не могут нам прислать первый комплект. Я уже давно Калмыкова предупреждал, что он не на ту лошадь ставит».
30 августа я, назначенный техническим руководителем работ на ТП, вместе с Аркадием Осташевым, которого Королев назначил моим заместителем, вылетел в Тюратам.
Через сутки приземлился грузовой самолет Ан-12, который доставил два полусобранных марсианских аппарата 1М № 1 и № 2. № 1 мы сразу отправили на электрические испытания, № 2 — в барокамеру для проверки герметичности конструкции. Началось столпотворение с разборкой прибывшего имущества, десятков ящиков, кабелей, пультов, определение дефицита, поиски испытательной документации и даже нужных людей, которые где-то еще затерялись в Москве и Подлипках. ВЧ-граммы в обе стороны загружали линии связи круглые сутки. В нашем распоряжении был месяц до пуска по Марсу.
Должен сознаться, что я тогда не считал положение безнадежным — сказывалась еще космическая мало опытность. В этом же 1960 году у нас ведь были успешные пуски космических кораблей-спутников, о которых был оповещен весь мир. Авось нам повезет и здесь. Кроме того, была еще одна нехорошая надежда, которая появляется в преддверии срыва сроков: «Не я буду последним, до меня в полете дело не дойдет! Ракета ведь новая!»