Из НИИ-4 сообщают, что Енисейск, Сарышаган и Улан-Удэ уверенно зафиксировали нормальное выключение третьей ступени от интегратора. Все радиосредства на спутнике живут, следовательно, антенны раскрылись, солнечные батареи вращаются. Для полной уверенности переходим в комнату с названием «кинозал». Здесь установлена аппаратура для непосредственного приема бортового передатчика «Сигнал», работающего в КВ-диапазоне. В зал «болельщиков» набилось до отказа. Не уместившиеся в помещении столпились снаружи у открытых окон. Хозяин «Сигнала» Юрий Быков уговаривает своего оператора не крутить ручки настройки.
Из динамика послышались сначала тихие, потом все нарастающие четкие телеграфные посылки из космоса.
Всеобщее ликование! Большее, чем при пуске первого спутника в октябре 1957 года.
По традиции мы с Воскресенским и Кузнецовым уходим к себе в домик отметить такое историческое событие. После бессонных ночей коньяк действует сильнее обычного. Леонид лег на постель и промычал, что для сочинения коммюнике он не нужен.
Я возвращаюсь в барак. Туда из КВЦ уже поступили данные об орбите. Спутник просуществует по предварительным расчетам долго, и со спуском аппарата можно не спешить.
Коммюнике сочиняют Королев, Келдыш, Ишлинский и Гришин. Главный маршал слушает их споры, принимает доклады из Москвы и, кажется, переживает сильнее всех. Вряд ли он так волновался на фронтовых командных пунктах.
Наконец принято историческое решение: назвать 1-КП «космическим кораблем».
— А почему бы и нет, — говорит Королев, — есть морские, есть речные, есть воздушные, теперь появятся космические корабли!
Когда текст коммюнике отпечатали и передали в Москву, дремавший было Гришин очнулся:
— Товарищи, вы понимаете, что мы написали! Слова «космический корабль» — это же революция! У меня на спине волосы дыбом встали!
Неделин держит связь с Москвой и торопит с выходом в эфир. Там только 7 часов утра и с передачей коммюнике не спешат. Его предупреждают: «Возможно, будет в конце последних известий». Вместо этого обычная сводка погоды.
Наконец зазвучали такие волнующие, известные всему миру позывные Москвы. И голос срочно доставленного в студию Левитана: «Говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза…» Левитан читал с таким пафосом, что мы переживали каждую фразу, словно только от него узнавали о «подготовке полета человека в космическое пространство».
Неделину очень понравилось уточнение, которое в коммюнике внес КВЦ по результатам расчета: «В 7 часов 38 минут по московскому времени советский корабль-спутник прошел над Парижем… В 10 часов 36 минут по московскому времени корабль-спутник пройдет над Нью-Йорком». Неделин восторженно нам пояснил: «Вот почему задержали выход в эфир! Никита Сергеевич сейчас в Париже, надо было его разбудить и предупредить! Вот это им арбуз! Над Нью-Йорком -это им еще арбуз!»
Мы снова оказали космическую поддержку политике Хрущева.
Госкомиссия вместе с главными решила вылететь в Москву, чтобы быть в центре приема и обработки информации — космической и политической. Надо было использовать эйфорию успеха для форсирования подготовки других кораблей и решения о полете человека. Предварительно постановили: спуск осуществить 18 или 19 мая. Наш первый спускаемый аппарат — шар — не имел теплозащиты. Поэтому при входе в атмосферу он сгорит все равно. Но процесс ориентации перед торможением, работа ТДУ, вход в атмосферу должны быть проверены.
На эти дни для оперативной работы составлены две группы: в Москве группа «М» во главе с Королевым, который взял на себя общее руководство, и на полигоне группа «Т», руководство которой поручили мне. В группу «Т» вошли представители от каждой системы, подлежащей проверке в космосе.
Преимуществом нашей группы «Т» была возможность непосредственного анализа телеметрической информации, которую мы получали при проходе корабля-спутника через зону видимости первого ИПа. Телеметристы группы «Т» просматривали пленки после каждого сеанса связи совместно с разработчиками систем. Затем мы собирались все вместе, составляли общее заключение и отправляли его группе «М». Туда сходилась информация со всех измерительных пунктов страны, но только информация, а не сами пленки. На всех пунктах, кроме «Т», не было возможности для квалифицированного анализа пленок — там не было системных специалистов. Эти обстоятельства привели к конфликту между «Т» и «М». После проведения сеансов-тестов системы ориентации мы усомнились в исправности ИКВ, предназначенной для ориентации корабля по местной вертикали. Скорость вращения чувствительного к инфракрасному излучению датчика, сканирующего горизонт, от сеанса к сеансу уменьшалась. Наконец, мы убедились, что датчик остановился. Видимо, отказал электродвигатель или произошла поломка. В то же время по всем остальным показателям основная система ориентации вела себя нормально. Резервная — солнечная система ориентации при тесте не имела каких-либо противопоказаний для использования. По ВЧ-связи мы советовались и спорили с Раушенбахом, Легостаевым, Башкиным и Хрусталевым, которые настаивали на ориентации перед спуском по основной системе. На совещании группы «Т» молодой инженер отдела Раушенбаха Бранец и заместитель Хрусталева Медведев категорически возражали против использования основной системы. Убедившись в большом риске ориентации по основной системе, я долго убеждал по ВЧ Королева принять решение о спуске по резервной системе. Он собрал у себя чуть ли не все техническое руководство, советовался с Келдышем, и, несмотря на мои возражения, Госкомиссия постановила спускаться по основной системе. Все указания были выданы на станции КРЛ восточных пунктов, и на борт прошли команды для сеанса ориентации по основной системе и включению в расчетное время ТДУ. В те годы у нас еще не было надежного критерия ГСО — готовности системы ориентации. Современная техника позволяет с помощью бортовой электронной машины производить диагностику системы и разрешает включение двигателя на коррекцию орбиты или спуск только при наличии признака ГСО. Вмешательство земли требуется только в случае, если в нужное время ГСО не появляется. До эпохи бортовых вычислительных машин было еще далеко. Наш первый космический корабль по навигационному обеспечению отличался от современных, как каравелла Колумба от атомной подводной лодки.
Команды на борт прошли. ТДУ сработала при непонятном случайном направлении тормозного импульса. В последовавшем по этому поводу сообщении ТАСС признавалось, что «тормозная двигательная установка сработала при стабилизации корабля во время работы двигательной установки. Однако в результате появившейся к этому времени неисправности в одном из приборов системы ориентации корабля-спутника направление тормозного импульса отклонилось от расчетного. В результате вместо уменьшения скорости корабля произошло некоторое ее увеличение и корабль-спутник перешел на новую эллиптическую орбиту, лежащую в прежней плоскости, но имеющую значительно больший апогей.
Отделение герметичной кабины от корабля-спутника произошло, и при этом зарегистрирована нормальная работа системы стабилизации кабины.
В результате первого запуска решен ряд важнейших научных и технических задач. Системы корабля работали нормально и обеспечивали условия, необходимые для будущего полета человека…
Результаты проведенной работы позволяют перейти к дальнейшим этапам испытаний».
Коммюнике было выдержано в спокойном тоне. Но мы на практике убедились (при первом же пуске) в реальной опасности ошибки, по которой будущий космонавт мог остаться на орбите на многие годы.
Вернувшись в Москву, я долго выяснял отношения с коллегами по группе «М». В результате их «упрямства» корабль был заброшен с орбиты в 320 километров на высоту 690 километров. Там, по прогнозу, он должен был просуществовать от трех до шести лет.
«Представляете, что будет, если в такой ситуации окажется человек, — драматизировал я ситуацию, чтобы заставить их раскаяться. — Весь мир будет следить за его мучениями. Он погибнет от недостатка кислорода раньше, чем от голода. Потом мы будем фиксировать отказы систем по мере истощения запасов электроэнергии. Умолкает „Сигнал“, потом телеметрия. И это на глазах всего мира!»