А пока мы с Богуславским совершенно измучились в поисках неполадок радиокомплекса на втором Е-3. Памятуя о недостатках радиолинии по опыту работы на горе Кошке, мы стремились получить максимальное значение КБВ — коэффициента бегущей волны, во многом определяющего коэффициент полезного действия радиотракта борт — Земля! Кто-то из прилетевших с Келдышем теоретиков высказал идею, что КБВ падает вследствие ионизации пространства вокруг антенн.
Ночью на контрольные испытания в МИК пришли два заместителя министра Александр Шокин и Лев Гришин. Вместе с Рязанским и Богуславским мы объясняли обстановку. Гришин предложил для устранения ионизации выписать испытателям спирт «для промывки окружающего пространства».
— Вообще моя вера в инженерную интуицию конструкторов и испытателей поколеблена, — заявил Гришин. — Полностью выдержавший контрольно-выборочные испытания главный кислородный клапан был, согласно положению, подвергнут разборке и оказалось, что в нем отсутствовала одна деталь. Военпред испытания после этого забраковал. С этой деталью клапан мог бы испытания и не выдержать. Деталь поставили, испытания повторили и действительно получили неприятное замечание. Вот и у вас обнаружили «минус» на корпусе, нашли, в каком кабеле, и решили кабель выбросить, подавать команды с Земли. Больше того, обнаружили обрыв температурного датчика. Возиться с ним нет времени — решили датчик выкусить.
Мы как могли оправдывались, но острослов Гришин наступал нам на самые больные места.
13 апреля председатель Госкомиссии главный маршал артиллерии Неделин провел первое заседание перед пуском. Общий доклад о целях экспериментов сделал Келдыш. С содокладами выступили Бушуев, Вернов, Северный. Рязанский, Росселевич и я доложили о готовности систем Е-3, полковник Носов — о готовности полигона (подчеркиваю — в 1960 году нынешний термин «космодром» не употребляли), полковник Левин — о готовности всех служб командно-измерительного комплекса.
Все испытания на стартовой позиции протекали спокойно. В МИКе параллельно шла круглосуточная работа по подготовке дублирующего пуска.
Несмотря на замену всего радиоблока, замену неработающего датчика КБВ, из-за которого над нами посмеивался Гришин, ремонт «Енисея», умудрившегося уже после всех испытаний получить «минус на корпусе», к утру провели стыковку космического аппарата с ракетой. Монтажники Синеколодецкого работали артистически, балансируя на фермах установщика и блоках ракеты, по оценке Гришина, «как в цирке». В 9 утра все, кто работал ночью, позавтракали и отправились вздремнуть, чтобы по четырехчасовой готовности быть на стартовой поции.
Пуск прошел в установленное время — 18 часов 06 минут 42 секунды.
Я находился на ИПе рядом с размещенными в кузовах автомашин приемными станциями «Тралов». За пультами теперь уже привычно сидели военные операторы, а за параметрами на экранах электронных трубок следили наши профессионалы — телеметристы Голунский, Воршев и Семагин. Инженеры ОКБ МЭИ Попов и Новиков со своими помощниками тоже дежурили у станций, готовые за секунды заменить любой барахлящий блок и прийти на помощь военным операторам. С расстояния в 800 метров при дневном свете почти не видно вспышки зажигания двигателей ракеты. Но вот появляется бесшумно плещущее пламя предварительной ступени, доходит нарастающий грохот главной, ракета окутывается пламенем, грохот становится нестерпимым, она плавно выходит из ферм. Теперь пламя хлещет строго очерченным факелом. Который раз я любуюсь стартом и не могу к нему привыкнуть. Всегда пронизывает страх -вот сейчас что-нибудь случится и стремительный полет ракеты, опирающейся на ослепляющий огневой факел, превратится в беспорядочное кувыркание горящих блоков.
Активный участок проходит пока строго по расписанию. Из телеметрических машин слышны доклады: «Полет нормальный!»
На 120— й секунде крестообразно отделяются четыре блока первой ступени. Вторая ступень идет по траектории, оставляя освещенный солнцем белый инверсионный след. Надо теперь быть ближе к телеметристам -только они, да еще богомоловские радиолокаторы «Кама» видят, что происходит с ракетой. Есть доклад о запуске третьей ступени — уже легче!
И вдруг новость — давление в камере падает, двигатель выключен. Ну, он и должен быть выключен. Воршев утверждает, что двигатель последней ступени выключился на три секунды раньше расчетного времени.
Напрасны были наши труды и волнения по фотореактивам, устранение десятка дефектов в Е-3! «Кина не будет», — сказал стоявший неподалеку Гришин. Назавтра после анализа телеметрии диагноз оказался однозначным и до слез обидным.
Полет по всем параметрам протекал нормально. За три секунды до расчетного времени выключения двигателя давление за насосами упало на 50%, давление в камере плавно снизилось, сработал контакт датчика давления и двигатель выключился. Недобор конечной скорости по этой причине составил 130 метров в секунду. Куда теперь что упадет — пока не ясно.
Дальнейшее расследование показало, что не хватило керосина! Бак третьей ступени был недозаправлен. Я вспомнил упрек Руднева — «Мы стреляем городами». Вот и еще одного города как не бывало. Это уже разгильдяйство заправщиков и контролеров службы Бармина!
Неделин, Королев, Келдыш обособились с Барминым, Воскресенским и Носовым для разбирательства и доклада Хрущеву.
А мы — все остальные, непричастные к этому разгильдяйству, теперь уповали на второй (для фотографирования обратной стороны третий) пуск!
Через трое бессонных суток 19 апреля к пуску была готова следующая ракета с лунником Е-3.
На этот раз, пользуясь сумерками, я решил по пятнадцатиминутной готовности отойти от измерительного пункта ИП-1, на котором скопилось много болельщиков, в степь по направлению к старту.
Не спеша, наслаждаясь ароматом степи, я отошел метров на триста и залюбовался ярко освещенной прожекторами ракетой. С ИПа слышен усиленный динамиками доклад «минутная готовность». В степи охватывает чувство одиночества, нет никого рядом — только там, впереди, воплотившийся в ракету образ прекрасной мечты. Я подумал: «Если с ней сейчас что-то произойдет, я и еще сотня ее создателей — бессильны прийти на помощь». И произошло! Я определенно накликал беду. Ракета оглушила ревом всех двигателей главной ступени. Очень сильно сказалось сближение с ней на триста метров.
Но что такое? Вижу или догадываюсь, что ближний ко мне боковой блок не уходит вместе со всем пакетом, а, изрыгая пламя, заваливается вниз. Остальные блоки нехотя идут вверх и, кажется, прямо надо мной, рассыпаются. Я плохо соображаю, что куда летит, но чувствую, что один из блоков с ревущим двигателем в ближайшие секунды меня накроет. Бежать! Только бежать! К ИПу — там спасительные окопы! Может быть, успею. В комсомольские времена я неплохо бегал стометровку. Меня прочили одно время в чемпионы 22-го завода по спринту. Сейчас в степи, ярко освещенной факелом летящего на меня ракетного блока, я, вероятно, ставил свой личный рекорд. Но степь — не беговая дорожка. Я спотыкаюсь и падаю, больно ударившись коленом. Позади раздается взрью, и меня обдает горячим воздухом. Рядом падают комья поднятой взрывом земли.
Преодолевая боль в колене, ковыляю в сторону ИПа, подальше от огромного жаркого костра, который пылает рядом с тем местом, откуда я бежал!
Но где другие блоки!? Вон яркое пламя поднимается около МИКа. Неужели какой-то блок ударил по «техничке», там же люди!
Когда доковылял до окопа, из него неожиданно раздался возмущенный женский крик: «Да вылезайте же!» Я узнал голос Ирины Яблоковой — научного сотрудника института Лидоренко. Она у нас считалась главной хозяйкой бортовых аккумуляторов. Окоп был набит до отказа попрыгавшими туда офицерами всех чинов. По одному, смущенно посмеиваясь и отряхиваясь, они выбирались и бежали к машинам, разыскивая попрятавшихся водителей. Яблокова от души хохотала, рассказывая, что не сразу поняла, что происходит. Но вдруг ее кто-то столкнул в окоп, а потом со всех сторон начали наваливаться тела, так, что дышать стало трудно. Мы подошли к машинам «Трала». Оказалось, что доблестная команда телеметристов успела выпрыгнуть из машин и тоже попрятаться кто куда.