— Зачем об этом говорить? — сказал Эрленд и посмотрел на Крюмме.
— Вы что, болеете? — удивился Маргидо и тут же подумал о СПИДе.
— Нет. Вовсе нет, — ответил Крюмме. — Мы просто сделали прививку от гриппа, здесь сейчас эпидемия. А после прививки нельзя три дня выпивать.
— Так что вот так, — сказал Эрленд.
Уже в самолете он вспоминал обед и эти слова. Курс лечения, который через мгновение превратился в прививку. Что-то здесь было неладно. Что-то не сходилось в их словах…
А что, если Эрленд смертельно заболел, когда они только что снова обрели друг друга?.. Точнее, еще не обрели, но сделали несколько шагов в нужном направлении.
Однако было совершенно не похоже, чтобы Эрленд или Крюмме одной ногой стояли в могиле, они были счастливы, даже как-то радостно возбуждены, и совсем не вели себя как люди, ходящие под Дамокловым мечом. Они ели творожный пирог, испеченный Эрлендом на десерт, Маргидо пил эспрессо, а Эрленд и Крюмме — чай, горел камин, Эрленд поставил музыку и носился взад-вперед по комнатам, а Крюмме утверждал, что у Эрленда абстиненция, поэтому он не находит себе места. Абстиненция от чего? Неужели Эрленд так зависит от алкоголя? Он удержался от вопросов, когда они ехали в такси в аэропорт. Неожиданно испугался возможного ответа.
…
В прихожей по-прежнему пахло туалетом, хотя с ее приезда прошло уже две недели. Видимо, что-то затекло между досок на полу. Она несколько раз поливала их водой, но ничего не помогало. Она занесла пакеты с покупками на кухню и положила перед отцом газету. Тот все это время сидел и ждал за кухонным столом.
— Ну и погодка, — сказал он.
— Да уж, мерзкая, мне пришлось включить дворники на полную мощность по дороге домой, хотя ехала я ужасно медленно.
Хлещущий дождь превратил двор в грязную кашу, земля вокруг построек была черной и мокрой, деревья темными полосами тянулись к серому небу, приближалась середина марта, а дождь пришел на смену нескольким солнечным дням, когда в воздухе запахло весной.
— Земля еще оттаивает. Все покрыто водой. От этого и жуткая грязь.
Голос его стал жестким. Говорил он почти только о плохом.
Почему бы ей не уехать. Собрать вещи и отправиться восвояси. Позвонить Марит и попросить ее снова взять больничный, чтобы она могла приезжать через день. Но Турюнн, кажется, застряла. Каждый день она ссорилась с отцом из-за его поведения и грозилась уехать, а день все равно заканчивался и наступал новый. Ее затянула повседневная работа, она уходила в нее и бежала от собственных мыслей. Турюнн начала понимать, как жили люди на этом хуторе все долгие годы, как рутинный труд делал весь остальной мир чем-то несущественным. Днем управляли животные в свинарнике, стрелки часов, программа передач по радио и по телевизору, почтальон, дождь или его отсутствие. По счастью, с ее приезда не было снега, она не смогла бы управлять трактором, а Кай Рогер отказался, поскольку у трактора не было должной защиты для водителя. «На таком тракторе вообще запрещено ездить, — пояснил он, — страховая фирма не возместит убытков, случись что-нибудь». Это привело к тому, что отец платил дополнительно за доставку кормов и чудовищно возмущался. И не только этим. Все было не так: финансовый отчет, с которым он бился каждый вечер, декларация, которую надо было отправить до тридцать первого марта, бойня, которая требовала более молодых и легких поросят из-за перепроизводства в стране, счета от дератизаторов сверх всех обычных счетов, приходивших в это время года, новые предписания от санэпидемнадзора, кто будет удобрять земли. Не было ничего, что не вызывало бы у него возмущения, кроме еды, которую она ставила перед ним. Она всегда была вкусной. Приходилось довольствоваться хоть этим.
Оставалось всего две недели до того, как снимут гипс. Он надеялся, что после этого выздоровеет за одну ночь. Пока врач не сказал, что надо ходить к физиотерапевту и тренировать ногу, мышцы будут очень ослаблены. Отец обругал врача и заявил, что, как только сможет сгибать колено, все будет хорошо, и врачу пришлось его переубеждать, объясняя что, увы, колено будет трудно сгибать еще довольно долго. И именно поэтому надо его тренировать.
Она научилась не слушать его болтовни, превращая ее в поток слов, ее не касающийся. Если ей удастся продолжать в том же духе, она здесь пробудет, пока он полностью не восстановится, и уедет с самой чистой на свете совестью, потому что все это выдержала.
Но возвращение домой ее не радовало. Мать была смертельно обижена и звонила исключительно чтобы обвинить и пожаловаться. Она собиралась продать дом и купить дрянную квартирку, как она говорила, и пусть все катятся ко всем чертям. Сисси не понимала, что наказание, которое она вменяла дочери и бывшему мужу, заденет куда сильнее ее саму. Она была обижена.